Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
В течение первых нескольких месяцев своего путешествия она записала и переписывала фундаментальные принципы своей теории, прежде чем наконец не решила, что окончательно свела их до следующих десяти. Итак, она была убеждена:
1. Что вода и суша на поверхности Земли не всегда находились там, где находятся сейчас.
2. Что, судя по окаменелостям, мхи пережили все геологические эпохи, начиная с Сотворения мира.
3. Что, видимо, мох пережил эти разнообразные геологические эпохи благодаря процессу адаптивных изменений.
4. Что мох способен изменять свою судьбу, меняя свое местоположение (к примеру, перемещаясь в более благоприятный климат) или же свою внутреннюю структуру (что и есть трансмутация).
5. Что трансмутация мхов за века выражалась в процессе избавления от одних качеств и приобретения других, и качеств этих было почти бесчисленное множество; это привело к появлению таких адаптационных механизмов, как повышенная устойчивость к затоплению водой, снижение зависимости от солнечного света и способность оживать после многолетней засухи.
6. Что уровень изменений внутри колоний мха и масштаб этих изменений так существенны, что наводит на мысль о постоянной мутации.
7. Что в основе этого состояния постоянной мутации лежат механизм соперничества и борьба за выживание.
8. Что прежде чем стать мхом, мох почти несомненно был чем-то другим (скорее всего, водорослями).
9. Что поскольку мир продолжает изменяться, со временем мох, возможно, снова станет чем-то другим.
10. Что все, что справедливо для мха, справедливо и для всех живых существ.
Теория Альмы даже ей самой казалась смелой и рискованной. Она знала, что ступила на опасную территорию, и не только с точки зрения религии (как раз это ее особо не волновало), но и с точки зрения науки. Она знала, что рискует попасть в ловушку, поглотившую в свое время многих великих французских философов, а именно в ловушку l’esprit de systeme, когда мыслитель придумывает грандиозное и захватывающее объяснение законов Вселенной и пытается подогнать под это объяснение все факты и аргументы, даже если это противоречит логике. Но Альма была уверена, что ее теория логична. Сложнее всего было аргументировать это на бумаге.
Корабль был лучшим местом на свете, чтобы писать, а еще лучше — несколько кораблей, сменяющих друг друга и неторопливо рассекающих безлюдные океанские воды. Альме никто не мешал. Пес Роджер лежал в углу ее каюты и смотрел, как она работает; он часто дышал, почесывался и порой выглядел так, будто в жизни его постигло огромное разочарование — впрочем, он делал бы все это в любом месте, где бы они ни оказались. По ночам он иногда забирался к ней на кровать и спал у нее в ногах. Иногда он будил Альму, тихо повизгивая во сне, и тогда она вставала и писала еще несколько часов.
Сформулировав десять основных принципов своей теории, Альма изложила историю войны мхов из «Белых акров». Она написала о том, как в течение двадцати шести лет была свидетелем продвижения и отступления нескольких конкурирующих колоний мха на одном поле с валунами у края леса. Особенно ее интересовал дикранум, так как именно этот род мха демонстрировал самое обширное количество вариаций в семействе моховидных. Альме были известны виды дикранума с коротким и невзрачным ворсом, а также украшенные экзотической бахромой. Она знала виды с прямыми и скрученными листьями; те, что жили лишь на гниющих бревнах рядом с камнями, и те, что выбирали себе самые солнечные верхушки высоких валунов; те, что плодились в стоячей воде, и те, что особенно агрессивно разрастались там, где имелся помет белохвостого оленя.
За десятки лет исследований Альма заметила, что различные виды дикранума с самыми схожими признаками растут рядом. Она утверждала, что это не случайность — что за тысячелетия суровой конкуренции за солнечный свет, почву и воду у растений вынужденно появились мельчайшие адаптационные механизмы, дающие им пусть небольшое, но преимущество над соседями. Именно поэтому на одном валуне можно было обнаружить три или четыре разновидности дикранума, и именно поэтому каждая из них чем-то отличалась от других, каждая нашла свою нишу в этой замкнутой тесной среде, и каждая оберегала свою территорию посредством слегка отличающегося адаптационного механизма. Механизмы эти не представляли собой что-то экстраординарное (мху необязательно было цвести, плодоносить, отращивать крылья, наконец); разновидностям мха достаточно было отличаться хоть чем-то, чтобы одержать верх над соперниками, а на Земле не было соперника опаснее того, что рос прямо у тебя под боком. Самые ожесточенные войны всегда велись дома.
Альма в подробнейших деталях пересказала ход битв, которые тянулись десятилетиями и победы в которых измерялись дюймами. Поведала о том, как колебания погоды в течение этих десятков лет давали одному виду преимущество над другим; как птицы влияли на судьбу мха и как с падением старого дуба, стоявшего у изгороди пастбища, в одночасье изменился характер тени — и вся вселенная поля с валунами тоже изменилась.
Она написала: «Очевидно, что чем сильнее кризис, тем быстрее эволюция».
Она написала: «Причиной всех изменений являются отчаяние и необходимость».
Она написала: «Красота и разнообразие природного мира — всего лишь видимое наследие войны, ведущейся непрерывно».
Она написала: «Победитель одерживает верх, но лишь до тех пор, пока не проиграет».
Она написала: «Эта жизнь — сложный эксперимент, где все познается на опыте. Иногда страдания заканчиваются победой, но ничего нельзя гарантировать. Самые изящные и красивые особи не всегда оказываются самыми жизнеспособными. В природных войнах господствует не зло, а абсолютный и беспристрастный закон, который гласит, что форм жизни слишком много, а ресурсов, необходимых им всем для выживания, недостаточно».
Она написала: «Постоянное противоборство видов неизбежно, как и смерть и биологические изменения. Статистика эволюции жестока, и длинный путь истории усеян окаменелыми останками бессчетных неудачных экспериментов».
Она написала: «Тем, кто плохо подготовлен к борьбе за выживание, пожалуй, лучше было бы вовсе не появляться на свет. Единственное непростительное преступление — оборвать свой жизненный эксперимент прежде, чем наступит его естественное окончание. Те, кто так поступает, слабы и достойны жалости, ибо жизненный эксперимент и сам бы скоро оборвался для всех нас без исключения, так почему бы не набраться смелости, не проявить любопытство и не остаться на поле боя, пока не наступит конец, скорый и неизбежный? Нежелание бороться за жизнь — не что иное, как трусость. Нежелание бороться за существование — нарушение великого договора с самой жизнью».
Иногда ей приходилось вычеркивать целые страницы написанного — когда она отрывалась от работы и понимала, что прошло уже несколько часов, а она ни на секунду не прекращала писать, но рассуждала уже не о мхах.
Тогда она поднималась наверх и начинала медленно расхаживать кругами по палубе корабля — того, на котором в данный момент оказалась. Роджер семенил за ней. Прочистив мозги и надышавшись свежим морским воздухом, Альма возвращалась в каюту, садилась за свежий лист бумаги и заново начинала писать.
Все это она повторяла сотни раз в течение почти четырнадцати месяцев.
* * *Когда Альма приехала в Роттердам, ее труд был почти завершен. Но она не считала его полностью законченным, потому что чего-то в нем по-прежнему не хватало. То существо, выступавшее из недр ее сна, по-прежнему взирало на нее, голодное и неудовлетворенное. Ее грызло это чувство незавершенности, и она решила не отступать, пока ее идея окончательно не покорится ей. При этом ей казалось, что в целом ее теория безошибочно точна. Если ее рассуждения были верны, она держала в руках революционный научный труд длиной в сорок страниц. Но что, если она ошиблась? Что ж, тогда ее перу по крайней мере будет принадлежать самое подробное описание жизни и смерти одной незначительной колонии мха в Филадельфии, которое только видел научный мир!
В Роттердаме Альма несколько дней передохнула в единственном отеле, где согласились принять Роджера. Почти весь день они с Роджером бродили по городу в поисках жилья, которые чуть не закончились ничем. По пути Альму все больше раздражали желчные взгляды, которые бросали на них гостиничные клерки; она была уверена, что, будь Роджер более симпатичной или более обаятельной собакой, им было бы намного легче найти комнату. Альме это казалось страшно несправедливым, ведь со временем она начала воспринимать маленькую рыжую дворняжку как благородного пса, пусть и по-своему благородного. Он же только что пересек земной шар! Многие ли надменные гостиничные клерки могли похвастаться тем же? Но, видимо, так уж была устроена жизнь, и их везде ждала непонимание и презрение.
