Союз рыжих - Стив Хокенсмит
Леди Клара излучала сострадание, но я так пал духом, что даже ее сочувствие меня не утешило. Мой брат только что лишился своего героя, и это сломило дух Густава.
И почему-то сейчас я отлично понимал чувства брата.
Глава двадцать седьмая
В кабинете,
или Детектив возрождается из пепла
– Ладно, Амлингмайер, – резко произнес Брэквелл, как только я закрыл за нами дверь кабинета. – Что вы хотите мне сказать?
Его тон был обреченным и злым одновременно. Казалось, юнец собирается выскочить из кабинета, как только Густав выдавит первое же извинение.
– Ну что ж, наверное, мне следует… – начал Старый, и каждое слово звучало тише предыдущего. Он опустил взгляд, и мне с трудом верилось, что я дожил до того дня, когда мой брат не может посмотреть кому-то в глаза. Густав шумно втянул в себя воздух, и мне показалось, что он к тому же еще и вот-вот заплачет.
Каким бы чудовищным ни было подобное зрелище, я не смог бы упрекнуть Старого, если бы он действительно уронил пару слезинок. Братишка попытался отбиться от стада, но теперь ему приходилось смириться с выжженным на всю жизнь клеймом: «Ковбой. Батрак. Ничтожество».
– Ну? Говорите же, – потребовал Брэквелл.
Вместо объяснений Старый вдруг упал на четвереньки.
На секунду мне показалось, что сейчас он обхватит ноги юного англичанина и примется молить о прощении. Но у братца на уме было совсем другое. Он тихо присвистнул и осторожно пополз к камину, находящемуся у противоположной стены.
Мы с Брэквеллом, разинув рты, уставились на Густава.
– Ба! А здесь кто-то повозился, – протянул тот, копаясь в куче серой золы под решеткой и вокруг нее. – Сам генерал Шерман не натворил бы таких дел со спичками[8]. – Он сунул нос прямо в потухшие угольки, каким-то чудом не перепачкав усы золой. – Свежий, – заявил он, обнюхав пепел. – Догорело не больше семи или восьми часов назад.
– Амлингмайер… что вы делаете? – спросил Брэквелл, не столько раздраженно, сколько озадаченно.
– Расследую! – Старый начал выбирать из очага клочки обгорелой бумаги и аккуратно складывать их в ладонь левой руки.
– Так ты не отказываешься? – опешил я.
– Отказываться? Брат, ты будто совсем меня не знаешь. Старый сварливый сукин сын не дождется никакого гребаного «признания поражения».
– А разве смерть мистера Холмса тебя не подкосила? – Как ни странно, меня только обрадовало, что брат даже и не думал вытаскивать наши шеи из накинутой злобным герцогом петли.
– Ну, я не рад был об этом услышать, – признался Густав, продолжая копаться в золе. – Но, похоже, тела так и не нашли, а ты ведь помнишь, что́ мистер Холмс говорит о поспешных выводах. Не удивлюсь, если он просто решил устроить себе долгие каникулы в укромном местечке, а лондонцы пусть думают что угодно.
Воодушевленный тем, что Старый не собирается бежать, поджав хвост, я не стал указывать, насколько детским выглядит его стремление выдать желаемое за действительное. Если вера в то, что великий детектив жив, позволит Густаву не пасть духом, я не стану с ним спорить, какой бы глупой ни была идея.
– Может, ты и не ошибся, – сказал я.
– Стараюсь сделать это правилом, – бодро отозвался Старый. – Простите, если немного напугал вас, мистер Брэквелл. Нужно было найти способ сюда попасть, и мне показалось, что проще всего дать герцогу желаемое.
На лице Брэквелла уже сияла улыбка – видимо, он испытывал не меньшее облегчение, чем я.
– Делать вид, что соглашаетесь с герцогом, и поступать по-своему – весьма разумная стратегия. Его дети применяют ее уже много лет.
– В самом деле? – пробормотал Густав, который воспринял это замечание неожиданно серьезно. – Тогда скажите, мистер Брэквелл: вы знаете, кто устроил здесь костер ночью?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Другого я и не ожидал. Иначе было бы слишком просто. – Старый развернулся и, не вставая с колен, направился к письменному столу Перкинса, держа в руках кучку обгорелых бумажек. – Вы, парни, лучше разбираетесь в буквах и словах, так что смотрите во все глаза.
Он разложил клочки с почерневшими краями на столе.
– И что именно мы ищем? – уточнил Брэквелл.
Густав воззрился на меня, выгнув бровь.
– Бумагу, которую Будро забрал вчера из подвала? – предположил я.
На лице брата сверкнула мимолетная улыбка, после чего он улегся на живот и принялся ползать по кабинету, уткнувшись носом почти в самый пол. Мы с Брэквеллом молча стояли и пялились на Густава.
– Простите, но я все еще не понимаю, что мы должны найти, – пробормотал юный англичанин, когда мы с ним наконец приступили к порученному делу.
– Мне лишь известно, что это лист бумаги, – пришлось признаться мне. – И что он важный… почему-то.
Брэквелл взглянул на клочки и пренебрежительно пожал плечами. На большинстве обрывков попадались жирные буквы типографского шрифта.
– Не вижу здесь ничего важного. Просто рваная газета. Видимо, ее использовали как растопку.
– Ага. – Я тоже начал перебирать горелые клочки. – Здесь нет ничего такого… постойте-ка!
Один из кусочков отличался от остальных. Он сильно обгорел, но осталось достаточно – кружок чуть меньше мужской ладони, – чтобы понять: это не газета. Бумага была другая и без всяких надписей.
Перевернув обрывок, я обнаружил на другой стороне корявые расплывшиеся буквы. Основную часть текста уничтожил огонь, однако осталось несколько букв и цифр:
асписк
вуря 20, 1893
фало
00 – уплочено
кферсин
клин Даммерс
– Расписка, – объявил я, после того как прочел вслух все, что смог различить. – Это квитанция. Надо понимать, Ули Макферсону ее выписали за сало, пусть даже этот Даммерс не очень-то умеет писать.
– Это, должно быть, Фрэнклин Даммерс, управляющий ранчо «Ромб восемь» в Вайоминге, – пробормотал Старый, не поднимаясь с пола. – И как по-твоему, с чего бы Ули ехать в такую даль, чтобы купить сало? Это же просто жир, мог натопить сколько угодно из здешних коров.
Я пожал плечами.
– Видит бог, мыло он из него точно не варил. Вряд ли Ули вообще слыхал о мыле до приезда герцога и его компании.
– Простите, – вмешался Брэквелл. – Я ничего не понимаю. Не могли бы вы…
– Ба-а! А что это у нас тут? – воскликнул Старый. Он поднял что-то с турецкого ковра, закрывающего примерно четверть пола кабинета, и повернулся к нам, с гордостью демонстрируя находку, точно мальчишка, вытащивший из реки здоровенную форель.
Это был малюсенький кусочек обгорелого пуха – еще одно перо, такое же, как Густав обнаружил прилипшим ко лбу Будро.
– Так и знал, – заявил я. – У нас тут бродит цыпленок-убийца.
– Боюсь, что все равно не понимаю, – пролепетал Брэквелл. Он был настолько ошарашен, что, казалось, вот-вот лишится чувств.
– Не волнуйтесь, – утешил его я. – Я и сам ничего не понимаю.
Старый был слишком занят – и в слишком хорошем расположении духа, – чтобы отчитывать меня за дурачество. Он провел пальцами по круглой вмятине в ковре рядом с тем местом, где нашел перо. Ворс здесь был короче: не то вытерт, не то был придавлен тяжелым грузом.
– А вот и подтверждение, – сообщил Густав.
Недалеко от первой ямки в ковре виднелась вторая, точно такая же. Обе были около двух дюймов в поперечнике, на расстоянии полутора футов друг от друга.
Найти предмет, оставивший эти следы, не составило большого труда. Рядом у стены стояла оттоманка, и расстояние между ее ножками в точности совпадало с расстоянием между вмятинами.
Старый поднял на меня глаза.
– Подсоби-ка, – попросил он, видя, что мы оба пришли к одному и тому же выводу.
Я подтолкнул оттоманку, сдвинув ее ровно настолько, чтобы ножки попали в ямки на ковре. Мебель явно стояла на этом месте несколько месяцев, если не лет. Густав ползком обогнул мои ноги и стал разглядывать, что же пытались скрыть, передвинув оттоманку. Впрочем, ползать по полу было необязательно:
