В стране каннибалов - Мерлин Тейлор
Его зовут Япидзе. Он замечательный вождь и, насколько мне известно, сын горца из поселка Тавиви. Нужно быть очень недюжинной личностью, чтобы так руководить своим племенем и держать в таком страхе все чужие племена; он сумел заставить их отказаться от привычки и приемов предков и действовать по приказу его по новым методам, очень похожим на приемы белых. Мне хотелось бы посмотреть на Япидзе. Если он попадется вам в руки, покажите мне его, — не обходите моей хижины на обратном пути. И простите меня, если я дерзаю советовать вам, но я делаю это лишь потому, что лучше вас знаю здешних людей, — приложите все усилия, чтобы изловить одного этого Япидзе. Без него племя безвредно, и очень быстро вернется к мирному образу жизни. Ему же не повредит посещение культурных центров вместе с вами и под экспортом ваших людей, скорее, наоборот. О, если бы его энергию направить на благой путь вместо злого! — И патер замолк, погрузившись в задумчивость.
— Да, но как это сделать? — произнес Омфри, качнув головой, — трудно поймать горца, знающего, что его выслеживают. А весть о нас не преминет достигнуть слуха Япидзе! И где же угнаться за ним по их неприступным скалам? Сегодня он здесь, а завтра — пропасти и рвы отделяют его от вас, и вы не знаете, какими путями он скрылся на какую нибудь неприступную вершину, и как вам добраться до него!
Когда мы с Омфри вернулись к своей палатке, мы увидели у входа в нее Доунинга, только что успевшего сфотографировать старого, очень типичного констэбля Форнира. Доунинг что то совал в руку старику.
— Уж не расточаете ли вы наши запасы табаку? — ворчливо спросил его Омфри.
Доунинг ухмыльнулся.
— Вы угадали, но что же из этого?
— Подождите, пока он вступит в ряды наших носильщиков, продолжал Омфри, — и тогда уже балуйте его табаком. По крайней мере, это будет заслужено. Теперь же он все равно не оценит вашей щедрости: ведь чувство благодарности совершенно незнакомо папуасам.
Чтобы доказать справедливость своих слов, Омфри подозвал одного из туземцев и спросил его:
— Эпи, скажи мне, что ты говоришь, когда господин дает тебе что нибудь?
— Спасибо, мастер! — ответил гот.
— А как ты скажешь это на твоем языке?
Эпи задумался.
— Не знаю, мастер! — сказал он наконец.
— Вот видите! — воскликнул Омфри. — На папуасском языке даже нет такого слова, которое выражало бы понятие благодарности.
Омфри вообще довольно скептически относился к туземцам. Мы же с Доунингом, — я, как новичок в стране, а он, как добрейшее и незлобившейшее существо, — склонны были считать местных жителей гораздо более симпатичными, чем рисовал их нам Омфри.
Старый Форнир охотно согласился отправиться с нами. Его смущало лишь одно: он не мог оставить без себя в деревне своего маленького племянника, сироту, мальчика горца — лет 12–13: он боялся, что его односельчане убьют ребенка.
Омфри заинтересовался причинами, которые могли бы побудить туземцев на такую непонятную жестокость. И старый Форнир рассказал ему на мотуанском наречии историю мальчика Пайейе, которую Омфри затем перевел и нам. Так на живом примере мы познакомились с обычаем кровавой мести, который доселе упорно держится среди папуасов.
Пайейе.
Глава VII
Кровавая месть на Новой-Гвинее
Когда происходит убийство горца в Папуасии, будь это в открытой борьбе или исподтишка, кровавая месть не преминет постигнуть убийцу или его односельчан.
Неотомщенное убийство родственника кладет несмываемое пятно на совесть и честь туземца. При этом дикари не всегда мстят самому убийце и никогда не ограничиваются убийством лишь его одного. Нет, его родные, его односельчане, — все являются ответственными за его поступок. Не только семьи, целые поселки нередко становятся кровавым искуплением за убийство, совершенное кем-нибудь из их членов. Семья или поселок, к которому принадлежал убитый из мести, в свою очередь платят тою же монетою, и начинается нескончаемая война, переходящая от поколения к поколению. Ни женщины, ни дети не гарантированы от того, чтобы не стать невинною жертвою за проступок какого-нибудь дальнего родственника или давно умершего предка, проступок, порою даже забытую. Юноша-горец не может, согласно местным законам, жениться, не добыв себе права носить на голове убор из пестрых перьев. Право же это добывается собственноручным убийством врага, будь то старик, женщина или даже малое дитя враждебного рода. Много поселков вымерло таким образом начисто, и на месте их теперь растет непроходимый лес. И никто не помнит, кем перебиты были жившие там люди, и за что их постигла беда. Жутки и скрытны густые джунгли. Также жутки и скрытны и люди, населяющие их.
Пайейе был круглой сиротой. Оставшись совершенно один после смерти родных, мальчик вспомнил о своем дяде, которого видел еще малым ребенком, и пришел к нему. Старик принял его и хорошо обращался с ним, в память своей сестры, похищенной некогда горцем и покорно возделывавшей долгие годы его каменистые поля и сады. Но мальчики и девочки Мекео и Рари чуждались Пайейе; он рос среди них маленьким парией. Среди детей Мекео жива была память о том, что предков их убивали и поедали предки горца Пайейе. Теперь белые запретили им кровавую месть, но в глубине души у них еще тлела вражда. Даже дети старого Форнира сторонились Пайейе. И он чувствовал это. Его тянуло в горы, в чащу джунглей, прочь от этих враждебных ему людей. Он инстинктивно чувствовал опасность, подстерегающую его здесь. Старый Форнир и имел в виду эту опасность, прося у Омфри позволения взять мальчика с собою.
Омфри согласился, но далеко неохотно, так как мальчик ничем не мог быть нам полезен в пути: для работы носильщика он был еще слаб, для слуги слишком дик и пуглив. Не без труда удалось Форниру привести к нам ребенка. Услышав о том, что он должен сопровождать белых, мальчик удрал в джунгли и пропадал несколько дней. Когда его дядя, наконец, привел его к нам, мы его накормили, чтобы приручить и внушить к себе доверие. Это был черный, худенький мальчик в коротенькой, рваной юбочке из древесных волокон. Он всем телом дрожал от темного страха перед нами, и лишь утолив свой голод, пришел в себя. Доунинг тотчас почувствовал к нему симпатию, обнял его за плечи и заглянул в его черные глаза, дикие и загадочные, как у зверька. В этих глазах было столько страдания, что и мое сердце невольно сжалось.
— Он будет носить мой фотографический
