Рассеяние - Александр Михайлович Стесин
Однако надеждам моей поручительницы не суждено сбыться. Я не стану сдавать тест на шмуклерство. Вчера я узнал одну важную подробность: все эти Шмуклеры — и четвертинки, и половинки, и сам принц крови — потомки Шмуклеров из Теплика. От Теплика до Бельц — двести пятьдесят километров, и находятся они по разные стороны границы. Их Шмуклеры — из Украины, а мои — из Молдавии. Конечно, такие расстояния покрывали и до изобретения автомобилей. Мой прапрапрапрадед Хаим-Арон Шмуклер был родом из Могилева, а прапрапрапрапрадед Йозеф Колкер — и вовсе из Польши. И все же, все же… Каков бы ни был результат моего «вступительного экзамена», окажись я хоть на сто пятьдесят процентов Шмуклером, эти люди ничего не смогут сообщить мне о судьбе Тойбы-Ливши или Мойше-Меера и уж тем более о судьбе моей прабабушки Сони. Не объяснят мне, почему она приняла решение добровольно уйти из жизни. Ничего не расскажут про ее дни и ночи. Остались только ничего не значащие имена. А ведь когда-то, двести с лишним лет назад, этот Аврам или Хаскель, Кац или Колкер, целовал на ночь свою маленькую дочь и она была для него целым миром — вот чего никогда уже не вернуть, не воскресить, не приблизить.
«Каждый еврей должен знать свою родословную хотя бы до седьмого колена». Эту заповедь я услышал не где-нибудь, а в Средней Азии, неподалеку от тех мест, где в 1941‑м оказались в эвакуации бабушка Неля и прабабушка Соня (Сура). У израильтян и американских евреев принято совершать паломничество в части света, где жили их предки. Как в знаменитом романе Джонатана Сафрана Фоера «Полная иллюминация». На иврите эта практика называется тиюль шорашим — «путешествие по корням». Украина, Румыния, Венгрия, Польша, где нас уничтожили почти всех. Или казахская степь, куда занесло тех, кто выжил. Где твои корни, мотек? Перекати-поле ты или саксаул, пускающий корни в засушливых пустотах забвения?
Странный эффект: не вымысел заменяет факты, а, наоборот, факты — даты, имена — заменяют живую историю, семейное предание, сказку, которой больше нет. Кое-где живые истории еще проступают даже сквозь голую (не)правду архивных документов, свидетельств о рождении и смерти. Как, например, в случае моего прапрапрадеда Аврама Шмуклера, умершего от астмы в возрасте сорока пяти лет — меньше чем через год после того, как отгуляли свадьбу его сына Хаскеля. За эти живые нити хочется держаться, расплетать узелки непонятных связей. Искать проблески чьей-то давно исчезнувшей жизни в грудах мертвых фактов, которые со временем начинают казаться чем-то условным — формальностью, стандартным штампом (вроде того неизменного приданого в «48 рублей»). Каким был дядя Менахем? Добрым, как бабушка Неля? А какой была бабушка Неля? Ее-то помню хорошо, она была уже частью непрерывного меня, ее присутствие длится, пока длится мое «я», она — не «оно», а «ты», потому что я помню наши разговоры, помню ее русскую речь, а сейчас вдобавок еще пытаюсь выучить (вспомнить?) румынский. И даже бабушка Неля кажется тем дальше, чем больше я узнаю о ее жизни; чем больше фактов — дат, имен — встает в хронологический ряд между ней и мной. Помнишь, бабушка, в детстве я мечтал стать историком? Исписывал десятки тетрадей хронологическими таблицами. Бредил историей, часами обсуждал с тобой Гогенцоллернов и Штефана чел Маре. Занял второе место на московской олимпиаде по истории, ты гордилась. Очень поддерживала мое увлечение, говорила, что история — одно из самых благородных занятий. Теперь я понимаю почему: из‑за Юзи.
Юзя — бабушкин старший брат, недосягаемый идеал. Иосиф Исаакович Сидикман-Кримнус. После того как умер отец, Юзя был за старшего. Это он первым поступил в гимназию, где преподавали немецкий, французский, латынь и греческий. Денег на образование у семьи не было, но Юзе, блестяще выдержавшему вступительный экзамен, дали стипендию. Он мечтал стать историком, по окончании гимназии поступил на истфак — и тоже закончил с отличием. Какое-то время работал корреспондентом в городской газете. Потом женился и переехал в Пырлицу — к семье жены. Работал там учителем истории, но продолжал мечтать об академической карьере, готовился к поступлению в аспирантуру. Бабушка шла по его стопам и так же, как он, получила стипендию на обучение в частной гимназии. Училась по его учебникам — и придавала больше значения его помаркам и заметкам на полях, чем самому тексту.
Почему одни попали в эвакуацию, а другие — в концлагеря Транснистрии? Видимо, это был вопрос двух-трех недель. Так мой дедушка ушел добровольцем в Красную армию 6 июля 1941 года, а 21 июля советские войска покинули Бессарабию, и всех, кто на тот момент оставался в еврейских местечках, угнали в нацистские лагеря. Та же история и с бабушкиной семьей. В конце июня их дом разбомбили во время одного из воздушных налетов. Они — бабушка Неля, прабабушка Соня и прапрабабушка Марьям — бежали на юг, в сторону Пырлицы, где жили Юзя с женой Кларой. До Пырлицы они так и не добрались, но вместе с другими беженцами из Бельц нашли убежище в деревне Валя-луй-Влад. Увы, убежище оказалось недолговечным: 7 июля эту деревню подожгли румынские войска. На дороге, ведущей к соседней Думбрэвице, солдаты устроили забаву — отстрел бегущих погорельцев. Было убито около пятидесяти человек. Стреляли, впрочем, не очень
