Анна Чайковская - Триумф красной герани. Книга о Будапеште

А зимой, в предрождественские праздничные дни, по городу ходят трамваи, от дуги до колес опутанные сетью светящихся огоньков, едет по темной улице этакое самодвижущееся облако и сияет.

Мандельштам заметил в те годы, когда порядок жизни начал рушиться: «Нам кажется, что все благополучно только потому, что ходят трамваи»[142]. Трамваи, получается, такой же символ спокойствия и нормального положения дел для городского человека, как кошка на печке и аист на крыше – для сельского. Во всяком случае, в Будапеште именно так…

А это подходит к остановке трамвай № 49. Трамвай как трамвай, желтый. Даже не тот знаменитый будапештский «четвертый / шестой», длинный, как электричка, а обычный, двухвагонный. Народ заходит – и улыбается… Все сиденья и все спинки кресел закрыты разноцветными салфетками и накидками. Красными, желтыми, сине-бело-розовыми вперемешку – это крючком вязали. Лиловыми в белую полоску – это, похоже, на спицах. На поручнях полосатые, как голландские чулки, вязаные чехлы из шерстяных ниток. На боковой стенке – салфетка-солнышко, вязаные цветочки на оранжевой ниточке свисают вниз. Через окно тянется гирлянда из чего-то тоже явно вязаного и буйно разноцветного.

Пассажиры, которые первый раз в этот трамвай попали, улыбаются, оглядываются: да, и позади тоже – весь трамвай от водительской кабины до последней двери выглядит так, будто его поймали, взяли в плен и, пока он не вырвался, сверху донизу оплели, опутали, изукрасили цветным рукоделием.

Мысль простая и очень человеческая – сделать город более обжитым, уютным, более своим. Так, Марина Цветаева, в детстве переписывая в тетрадку чужие стихи, как это делали и делают девочки, поэтически точно сформулировала цель: «Чтоб моее было». «Моее» – верное слово. Как-то случилась непривычно холодная зима, и будапештские вязальщицы одели в шерстяные перчатки руки бронзового Ференца Листа. Кто видел памятник, помнит: руки у Листа там длинные, и длинные-предлинные тонкие заледеневшие на холоде пальцы. Связали ему перчатки, чтобы не мерз. Скульптор на такое обращение с памятником, конечно, тоже не рассчитывал. Но никому не пришло в голову видеть в этом акте хулиганство или, не дай бог, оскорбление памяти гения.

Будапештские сайты, написавшие про обвязанный трамвай, рассказали о чем угодно, кроме того, за что цепляется посторонний взгляд. Мол, участвуют в этой затее около тридцати мастериц. Сначала, пишут, они хотели украсить вязанием автобус, идущий в гору, к Королевскому дворцу, но транспортное управление предложило им вместо автобуса трамвай. Авторы проекта согласились: «Трамвай? Пусть будет трамвай». И все довольны.

Так английский буклет, описывающий архитектурные достоинства здания лондонской мэрии, упоминает все, что угодно, кроме того, что потрясает до глубины души русского туриста: мэрия прозрачна. Здание лондонской мэрии выполнено из стекла, и все происходящее в кабинетах насквозь видно если не с улицы, то с любого этажа внутренней лестницы. Никаких секретов. Ничего такого, о чем не должен знать горожанин, ради которого и на деньги которого мэрия как раз и существует. «Чему удивляться? – не поймет лондонец. – Это же наша мэрия».

«Чему удивляться?» – скажет и будапештец. Наш трамвай, наш город, наш Ференц Лист, в конце концов. Город принадлежит горожанам, и связать цветную накидку на спинку трамвайного сиденья так же естественно, как повесить кружевную занавеску на окно собственного дома.

И то и другое – наше, вот в чем фокус.

Надо видеть, как в Будапеште гонит по самой середине улицы, по трамвайным путям, завывая, машина скорой помощи, как притормаживают или вдруг ускоряются трамваи, без разговоров давая ей дорогу. Это узаконенный маршрут для экстренных служб: трамвайные пути с упрятанными заподлицо с асфальтом рельсами позволяют полиции, пожарным и медицинским автомобилям развивать максимально возможную скорость. Никто другой на этот путь не покушается – ни чиновники, ни президент с премьером. Скорая мчится с включенной сиреной посреди улицы по трамвайным путям. Трамвай – чье-то спасение.

Трамвай – мифологический герой

Трамвай для Будапешта – нечто большее, чем транспорт. Символ нормальной жизни, маркер благополучия и критерий порядка, а не только средство передвижения. Можно было бы сказать, что так получилось само собой. Просто так. Просто среди руководства трамвайного управления почему-то оказались романтики, не ленящиеся устраивать для горожан летние прогулки на антикварных трамваях. Просто будапештцы почему-то полюбили трамвай больше, чем троллейбус (а это заметно: троллейбусы часто неухожены, в отличие от всегда чистых щегольских трамваев). Просто так вышло…

Не совсем. Мифология – дело рукотворное. Всегда должен быть в начале пути человек, который сделает, скажет, придумает нечто такое, что задаст тон и стиль. Укажет направление. Заложит первый камень.

Для трамвая Будапешта таким человеком стал кинорежиссер Иштван Сабо. Из общей симпатии будапештцев к этому уютному и полезному в городской жизни вагончику он сделал ясный и внятный художественный образ, наполнил смыслом, дал жизнь и характер. И уже в этом качестве ввел в свои фильмы.

Самый известный трамвай Иштвана Сабо – в фильме «Отец»[143], где ему посвящен центральный эпизод.

Весна 1945 года. Война закончилась. Где-то на окраине города стоит пустой трамвай с выбитыми стеклами. К нему выходят двое – мальчик и его отец. Отец пробует толкнуть трамвай, и он сдвигается с места. Тут же появляются еще люди и толкают помятый пустой трамвай по рельсам. Он проскакивает мост, въезжает в город. Пешеходы останавливаются, выходит врач из госпиталя, все новые люди присоединяются к маленькой компании незнакомых между собой будапештцев, и они толкают этот трамвай все вместе.

Рисуют мелом большую единицу на его кабине.

Подбегает женщина с вопросом: «Куда идет трамвай?» – «Прямо!» У нее в руках лист бумаги с фотографией, баночка клея, кисть. Она приклеивает бумагу на стенку трамвая, и на зрителя смотрит с фотографии лицо молодой девушки.

Пожилой венгр тоже клеит свой лист рядом: «Kenyeret sütök» – «Я пеку хлеб». Дальше адрес: «Данко улица, 27». Это в Йожефвароше, за площадью Матьяша.

Кто-то прикрепляет венок на кабину. Фотографий на борту трамвая все больше.

На соседнем листочке фото женщины в шляпке: «Keresem! Ki tud róla?» – «Ищу! Кто-нибудь знает о ней?» Строчкой ниже: «5 июня, в Аушвице».

Подбегает, оставив пост, советская девушка-регулировщица. На ее листочке надпись: «Сережа, я не могу жить без тебя. Люба». И схема: стрелочка ведет к дому на улице Томпа, от Ференц-кёрюта направо.