Приключения бригадира Этьена Жерара - Артур Конан Дойль

— Да, это возмутительно!.. Неслыханная подлость!

Из этого Деньен" мог понять, что я с ним совершенно согласен.

Я продолжал сидеть в углу, а Деньен в неистовстве бегал. Вдруг из кабинета, где находился Бертье, раздался ужасный крик. Это был какой-то отчаянный вой: очевидно, кого-то жестоко истязали. В то же время слышалось рычанье: так рычит собака, ухватившая зайца. Затем раздался оглушительный треск и крики о помощи. Мы оба ринулись в кабинет маршала и, к счастью, поспели во-время.

Старик Тремо и Бертье катались по полу, а на них обоих лежал опрокинутый стол. Большая рука капитана, обтянутая желтой кожей, сдавливала горло маршала. Лицо у Бертье приняло свинцовый цвет, и глаза его вылезли из впадин. Тремо был вне себя. На губах у него была пена, лицо искажено бешенством. Если бы мы его не оттащили от маршала, он непременно задушил бы его.

Поднявшись с пола, Тремо зашатался, а Бертье, прислонясь к стене, тер себе горло и отчаянно мотал головой. Затем, несколько оправившись, он сердито отдернул тяжелую голубую занавесь в углу комнаты, из которой в тот же момент вышел сам император.

Мы, как и подобает старым солдатам, вытянулись в струнку и отдали честь.

Наполеон был в зеленом мундире — форме стрелков, в руках у него был небольшой хлыстик с серебряной рукояткой. Улыбаясь, он оглядывал всех находящихся в кабинете, при чем совершенно нельзя было подметить, куда направлен взгляд Наполеона. Император подошел к Бертье и положил ему на плечо руку:

— Вы не должны сердиться, князь, — сказал он, — удары эти не бесчестье вам приносят, а честь.

Бертье, продолжая мотать головой, недовольным тоном воскликнул:

— Он, ведь, собирался меня убить!

— Ну, ну, я пришел бы к вам на помощь, но эти офицеры меня опередили. Надеюсь, что вы не пострадали серьезно?

— Для меня ново страдать от французских рук, — произнес Бертье с неособенно приятным смехом.

— Утешьтесь тем, что вы и тут принесли пользу Франции, — ответил император. А затем, оборотясь к нам, он взял старика Тремо за ухо.

— Ага, вот и вы, старый ворчун! — произнес он, — вы были со мной в Египте; за Маренго[17] вам дан был почетный мушкет. Я вас очень хорошо помню, мой добрый друг. Итак, старый огонь еще не погас? А вы, полковник Деньен, не стали даже слушать искусителя! Спасибо вам. Я слышал также и ваши слова, Жерар! Хорошо, друзья мои, спасибо! Пускай некоторые изменили мне, но я вижу и преданных людей.

Можете себе представить, какая радость охватила нас. Тремо стал так сильно дрожать, что я боялся за него, как бы он не упал. По его большим усам катились слезы. Надо было видеть эту сцену, тогда бы вы поняли, какое влияние имел император на нас, грубых и старых солдат, которым все в мире было нипочем.

— Ну, а теперь, мои верные друзья, — продолжал император, — следуйте за мной в эту комнату, и я об'ясню вам, почему мы разыграли этот маленький фарс. А вы, Бертье, побудьте, пожалуйста, здесь и примите меры, чтобы кто-нибудь не прервал нашей беседы.

Это было для нас совсем ново. Мы должны были беседовать с императором о деле, а маршалу Франции приказывали исполнять должность караульного; но, что же делать, если император так приказал?

Войдя в свой кабинет, император стал в оконной нише, а мы окружили его. Понизив голос, он начал:

— Я выбрал вас из всей армии, как самых храбрых и самых верных из моих солдат. Я уверен, что ваша преданность никогда и ничем не может быть поколеблена. Я испытал в эти дни самую черную измену даже со стороны родных, и мне необходимо быть очень осторожным. Зато в вас я вполне уверен и знаю, что могу положиться на вас…

— Мы будем верны до самой смерти, ваше величество! — воскликнул Тремо, а мы с Деньеном повторили это восклицание. Потом Наполеон, понизив голос до шопота, заговорил:

— То, что я вам сейчас скажу, я не открывал никому — ни жене своей, ни братьям. Я открываюсь только вам. Дело наше кончено, друзья мои. Мы доживаем последние дни. Игра кончена, и надо платить проигрыши.

Услышав эти слова, я сразу почувствовал, что мое сердце превращается в девятифунтовое ядро. Мы до сих пор все еще надеялись, надеялись, несмотря на очевидность, но теперь надежда пропала. Тучи нависли над нами навсегда, и свет померк…

Тремо рычал, как зверь, и хватался за саблю, а я… Я выпятил грудь и щелкнул шпорами, чтобы показать императору свою неустрашимость. Пусть он видит, что есть люди, не склоняющиеся перед бедствиями.

— Нужно скрыть мое состояние и бумаги, — продолжал шептать император, — все будущее зависит от того, удастся ли сохранить их. Эти бумаги будут мне крайне необходимы впоследствии, когда я снова выступлю… Я убежден в том, что эти жалкие Бурбоны не удержатся на моем месте. Они гнут дерево не по себе. Но где мне скрыть мое достояние? Все мои дворцы будут обысканы, дома моих последователей тоже будут подвергнуты обыску. Мои деньги и бумаги должны быть спрятаны людьми, которым я могу