От дороги и направо - Станислав Борисович Малозёмов
Я пожил до двадцати примерно, покрутился по жизни с ветерком и увидел, что правы-то мои папа с мамой. Хорошего на свете было достаточно, но всё оно с горем пополам как-то плавало в бардаке несправедливости, жадности, хамстве, прелюбодеянии, воровстве, зависти и злости. И это при том, что человек у нас в СССР был любому другому человеку другом, товарищем и братом. А на западе, где человек, изуродованный изнутри проклятым капитализмом, был такому же человеку волком – всё смотрелось из СССР совсем плохо. И Господь всё это не только допустил, но и не пресекал развращение душ людских и не возвращал мир к гармоничному идеалу. А православные церкви, храмы и монастыри я любил за их внутреннюю тайну, которая наружу высовывалась только на самую малую малость. Куполами золочеными, колоколами, от звона которых что-то волновалось в душе, за красоту внутри, за гипнотизирующий покой многочисленных икон, расписанных такими непорочными и светлыми ликами, что, находясь в церкви и глядя на них, можно было и впрямь на полчасика забыть о смурных и скучных от бесплодной суеты лицах несвятых моих сограждан.
Подумал я, постоял, посмотрел издали ещё раз на купола и пошел вдоль Оки, как посоветовал мужик в трико из Рязани. Впереди меня брела уставшая от экскурсий по музеям муромским и церквям с монастырями бригада туристов из пятнадцати человек. Я догнал их, пристроился к крайним слева тёткам в панамах и полосатых шортах до колен.
– А вас в чащобу муромскую не водили? – Я сначала поздоровался, потом и спросил.
– Не… – с сожалением ответила высокая белокурая дама лет сорока пяти. Из тех, которые «ягодки опять» Она была сильно напудрена, имела слой тяжеленной густой помады на губах и замысловатую прическу, на которой панама держалась двумя шпильками. – Сказали, что там не пройдешь никуда. Метров на десять продраться можно, а потом обратно. Пока волки не задрали. Одна наша знакомая сама сюда ездила позапрошлым летом. Нет, ещё раньше на год. Познакомилась тут в кафе с каким-то ухарем из Тамбова. Они нахрюкались коньяка с виноградом и пирожными, а потом их понесло вот в эту самую чащу. И всё.
– Пропали? – Я сделал вид, что ужаснулся.
– Ну, не в прямом смысле, конечно. – Тётка мизинцем подтерла контур помады на нижней губе. – Вернулась домой в Томск через три года. Рассказала, что с осени до весны они плутали по лесу. Выйти не могли. Построил мужик шалаш. Сделал лук, стрелы заточил камнем острым, тетиву сплел из какой-то болотной травы. На зайцев охотился, на куропаток и глухарей. С земли ели ягоды разные да грибы. Костры аккуратно жгли до тех пор, пока у него в зажигалке бензин не кончился. Он, правда, пробовал камнями искры высекать, палку тонкую крутил ладонями в дырке на старом пеньке. Раза три у него фокус с палкой получился. Пожарили они что-то там.
Напоследок. А потом месяц всё сырое ели. Представляешь, парень?
Я сделал сначала круглые, потом квадратные глаза и очень торопливо замахал руками. Давайте, мол, дальше. Жутко интересно.
– Ну, так выбрались же они из леса! – извлекал я из себя правдивую радостную интонацию. – Домой приехала. Хорошо. И приключение поимела, и отдохнула на все сто, и мужик имелся путевый. Смелый и сообразительный.
Я всё это произнес с искренней радостью за счастливый финал приключения.
– Погодь!– вскинулась тётка строго, но почему-то улыбалась. – Так ты мне веришь или придуриваешься? Это ж муромский лес! Таинственный и колдовской! Веришь, что они с осени до весны там шарахались? Это бесы их водили-блудили! Лешие, то есть. Или ты думаешь, что я способна такое насочинять и врать безответственно?
– Ещё как верю! – Я даже чуть крестом себя не осенил. Но удержался и вместо этого честь отдал. Ладонь к «пустой» голове торжественно приложил.
– Ага, – оживилась тётка и пошла ещё медленнее, разглядывая меня с удивлением. – Ты же не из нашей группы? Сам по себе? Ну, ладно. Не отбивайся от нас. Тут пропадешь – никто и не заметит. А подруга наша из леса через полгода выбралась. Из травы сплели они себе осенью и штаны толстые, свитера, даже пальто и шапки на головы. Перезимовали в домике из снежных кубиков. Мужик сделал. Потом весна. Они голодные. Зимой-то охота похуже была. Ели совсем маленько. Начали весной всякую траву лопать. Опять же – ягоду раннюю. Травились раз пять до полусмерти. А потом лес кончился. И вышли они почти там же, где и вошли. Круг дали – километров сорок по чаще непролазной. Вышли прямо под село Борисоглеб. Около двадцати километров от Мурома. А в селе этом древнейший монастырь. Черт знает с какого века стоит. Ну, они туда вломились. Отогреться и отоспаться чтоб. И поесть нормально. Так ведь и остались там оба ещё на два с лишним года. Она в женском отделении монастыря, он – в мужском. Но, всё одно, как-то они встречались. А когда почти полтора года они там смиренно и бесплатно вкалывали Бога ради, Машка ни с того, ни с сего забеременела и настоятельница это заметила первой, да выгнала её как блудницу. С позором и волчьим билетом. То есть с запретом возвращаться в этот монастырь, дабы не сеять в нём скверну среди монахинь. Ну и поехали они с мужиком к ней домой. В Томск. А в Томске у неё муж был и пацан пятилетний. Вернулась – пацану уже восемь. Во втором классе уже мучился. Муж её через пару лет мысленно похоронил после ответа из милиции, что розыск результата не дал. Портрет её увеличил в фотомастерской и поставил в черной рамке на трюмо. Сынку сказал, что мамка в отпуске заболела холерой и в далёкой неизвестной больнице богу душу-то и отдала. И могилки нет. Сожгли мамку, так как от жутко заразной напасти померла она. Сынок поплакал дня три, а потом записался в школьную футбольную секцию и про неё, бедолагу, забыл напрочь.
– Так вернулась-то она не одна. Это ж смертельный номер – приехать через три года с новым мужиком к старому, но живому, – вставил я скороговоркой, так как тётка говорила беспрерывно и самозабвенно.
– Ну, так и я про то!– воскликнула она. – Жуткая была картина. Соседи рассказали мне потом. – Мужики стали беседовать на кухне с глазу на глаз. Ну и новый, лесной леший этот, глаз старому мужу и подбил. Даже два. И с лестницы его спустил. Догнал, дал пендаля и приказал исчезнуть из его и Машкиной жизни, раствориться в пространстве и пропасть совсем.
Утром законный с прошлых девяти лет муж пришел с двумя друзьями. Хотел
