Николай Асанов - Волшебный камень
— Как это рано? — возбужденно спросил Саламатов. — А ты знаешь, что в нашем районе можно создать новую металлургическую базу? Да она и создается! Здесь пока будут только доменные печи. Но через год все равно возникнет надобность в мартене, в прокате… Железняка сколько угодно, северная нефть рядом, уральский уголь нас как плечом подпирает. А ты говоришь рано! Да если бы не война, разве такие бы дела мы тут развернули?!
Нестеров промолчал. Он подумал о том, что гитлеровская армия стоит на берегу Волги, что последний пароход, увозивший призывников из Красногорска, был окрашен серой краской и напоминал скорее призрак парохода, чем настоящее судно, но ничего не сказал. Все, о чем мечтал Саламатов, он и сам мог бы повторить с такой же жадностью и силой, так как он страстно мечтал о долгой жизни для себя и своих открытий. Гитлеровцы — зло временное, они будут разбиты, изгнаны, и здесь непременно будет проведена дорога, и те картины древних художников на скалах, которые видят теперь лишь редкие случайные путники, увидят тысячи людей, которые приедут сюда строить новые города и заводы.
За дощатой перегородкой, прислушиваясь к взволнованному голосу секретаря райкома, перешептывалась молодежь. Лукомцев уже спал. Лишь только его обдуло речным ветром, он повеселел и опять повел свою обычную, приперченную народными пословицами и благоприобретенными жизненными поучениями речь. Девушки наперебой ухаживали за ним весь день, как за больным, а он только ухмылялся да посматривал на Дашу, которая в конце концов рассердилась на подруг за их излишнее внимание к нему.
Вокруг дома шумел лес. Теперь этот шум будет сопровождать людей до конца похода. Позади осталось много верст бездорожья, а впереди их будет еще больше! И странно звучали в этих условиях речи Игнатия Петровича Саламатова о сказочном будущем района.
Саламатов знал об этих тихих и хмурых деревнях, горах и лесах больше, чем могли бы рассказать сотни книг. Молодые и не искушенные еще члены отряда слушали его жадно, проникаясь все большим уважением к тому Уралу, краешек которого они увидели в своих походах сорок первого и лета сорок второго года и к сердцу которого шли теперь. Даже Юля Певцова, первую половину дня тоскливо поглядывавшая назад, где остался последний узелок связи с большим миром, слушая секретаря райкома, вдруг оживилась и с волнением присматривалась к тем местам, через которые они проезжали.
И сам Нестеров, все еще удерживавший в памяти холодное прощание с Варей там, на берегу все этой же бурливой реки, чувствовал теперь, как постепенно оттаивает его сердце. Лежа на широкой лавке из кедровой плахи, где ему постлали постель радушные хозяева дома, он с удовольствием прислушивался сейчас к мерному, задушевному голосу Саламатова.
— Меня не те люди интересуют, что по пробитым дорогам ходят, — какая мне от них польза? — а те, — говорил Игнатий Петрович, — которые за собой дорогу ведут! Вот французы… Они захватили в сердце Урала колоссальные массивы железной руды — а что сделали? Воспользовались рекой, забросили сюда кой-какие механизмы и принялись выбирать руду самым варварским способом — то, что поближе лежало. А сколько этой руды оказалось заваленной в их же мелких рудниках? И, как полагается тунеядцам, они даже дорогу сюда не провели! Но зато как же им отомстил этот край! Ведь по всей реке лежат их утонувшие барки с металлом! Они выплавляли металл в своих маленьких домницах, а он тонул в реке. И когда заводы Южного Урала наладили выплавку чугуна из близко лежавших руд, французы задохнулись от собственной непредусмотрительности. А теперь — дай только фашистам шею накостылять — здесь будет город! Ты пройдешь свои маршруты, найдешь алмазы, — там будет еще один город! Вот почему я люблю открывателей, землепроходцев, а не тех пенкоснимателей, которые не то что дорогу, тропинки никакой не проложили…
Нестеров ничего не сказал Саламатову, но впервые за все это время заснул таким спокойным сном, словно завтра должны были исполниться все его желания.
2На следующий день они подошли к Чувалу. Это был самый отдаленный лесопункт на реке, последнее поселение. Дальше, до самого Ледовитого океана, можно было встретить только кочевья оленеводов, охотничьи избушки да редкие лесные кордоны.
Длинные деревянные бараки, потемневшие от долгих дождей и северных ветров, стояли на берегу. Ни над одной крышей не вился дымок. Никого не было на штабелях леса. На реке виднелись только плывущие бревна. Не слышалось, как на других лесопунктах, песен и криков. Даже рокот мотора никого не привлек к берегу. Притихла молодежь, а Лукомцев, привстав на сиденье, долго вглядывался в даль, в бараки, потом сказал:
— Их тут было тридцать человек. Не медведь же их задавил и не черти с кашей съели…
Пристали к берегу. Девушки медленно выходили из глиссера и складывали свои рюкзаки тут же, на землю.
Гора Чувал вздымалась темно-синим конусом над самым берегом. Можно было различить отдельные деревья на ее обращенном к реке склоне. И надо было знать обманчивую прозрачность северного воздуха, чтобы поверить — подножие горы находится в двадцати километрах. Но молчание тревожило, и хотелось как можно скорее выяснить причину этой мертвой тишины.
Штабеля леса высились неприступными стенами — того самого леса, без которого к середине зимы остановятся машины бумажного комбината и из которого плотники должны были рубить новые дома для Сталинграда. Посеревшие от дождей, штабеля эти ждали человека. Если их не сбросят в воду сейчас же, весенняя вода разобьет штабеля льдинами и унесет с собой по бревнышку, не дав людям воспользоваться результатами долгого и тяжелого труда, — разве что отдельные бревна выловят на топливо в прибрежных деревнях где-нибудь возле Каспия…
Из крайнего барака вдруг негаданно вышел человек и торопливо направился к приезжим. Остановившись возле глиссера, он вытянул руки по швам и доложил голосом старого солдата, хриплым, но чеканным:
— Сторож лесопункта Чувал — Аким Федосеев.
— Где люди? — спросил Саламатов.
— Работают на верховьях. Видите, лес плывет!
Он с гордостью указал на реку, по которой плыли разрозненные бревна.
— Здоровы?
— Отощали несколько, с ружья да с невода кормимся! Хлебных припасов маловато. А так — держимся!
— А ты чего же остался?
— Кому же я передам вверенное мне имущество? — с обидой спросил Федосеев.
— Да здесь на сто верст никого нет. И снизу сюда никто не пойдет. Какое у тебя имущество?
— Известно какое — казенное, — хмуро сказал Федосеев. — А кто людей принимать будет? Сказывали охотники, что вы сами в верховья собирались идти, — значит, люди на сплав соберутся! — польстил он секретарю. — Ну, я пойду печь растапливать, — живо сообщил он, направляясь к избе. — А рыбка свежая у меня найдется!
