Николай Асанов - Волшебный камень

Нет такой земли, которая бы в умелых руках при Советской власти не могла быть повернута на благо человечества…

Она постучала к нему утром. Федоровна торжественно принесла на подносе завтрак. Они вдвоем посидели за столом, разговаривая о пустяках, как будто решили до его возвращения не касаться ни прошлого, ни будущего. Варя помогла Сергею вынести вещи к подводе.

Утро было хмурое, но теплое. Снег сошел, только туман да изморозь напоминали о том, что стоит затяжная осень, которая может мгновенно оборваться и смениться зимними метелями и морозами. У крыльца стоял оседланный конь, шевеля ушами и косясь на переметные кисы. На крыльцо вышел Суслов. Он молча кивнул Нестерову, вскочил в седло и сердито ударил коня. Конь с места рванул рысью и пошел по тропе на Красные горы.

Подвода тронулась к реке. Варя шла рядом с Сергеем. Все оживление ее пропало, она была молчалива. У лодочной пристани тарахтел мотором низенький глиссер. Саламатов стоял на корме, приветственно помахивая рукой.

Варя поднялась на цыпочки, дотянулась до губ Сергея и поцеловала с такой жадностью и страстью, словно боялась больше не увидеть его.

— Прощай!

— До свидания!

И, словно спохватившись, что он уедет, а она так и не узнает о чем-то важном, спросила:

— Ты действительно не говорил о Суслове?

Ответить ему не дали. С горы, крича что-то веселое, бежали девушки-коллекторы с перекинутыми через плечо на одну лямку рюкзаками. Даже в этот прощальный час они не забывали о том, что девушкам полагается быть кокетливыми, ловкими, быстрыми. Головлев и Евлахов вели в поводу навьюченных коней. За ними показался и весь обоз, вытягиваясь на берегу в длинную линию, словно на смотру. С этого места путь отряда разделялся. Конный обоз уходил в горы, геолог и коллекторы — вверх по реке. Через несколько дней, если все обойдется благополучно, они встретятся у истоков Нима.

Нестеров бросил свой вещевой мешок через низенький борт глиссера и поднялся на берег. Он обнял Головлева, оглядел тщательно упакованные механизмы, грузы и махнул рукой. Тронулись низкорослые кони, люди нестройно закричали, прощаясь, и обоз нырнул в заросли ельника, поворачивая к Красным горам.

Возле глиссера Нестерова ждал Лукомцев.

Он стоял рядом с Дашей, еще бледный, неловкий, но, завидев начальника отряда, оторвался от Даши и пошел к нему.

— Как тебе не стыдно, Сергей Николаевич, младших оставлять! Сам знаешь, без команды и командир сирота! — с вызовом сказал он.

— Лучше бы тебе остаться, Андрей!

— Не выйдет! — упрямо сказал Лукомцев. — Видно, уж судьба у меня такая — немереные пути по шагам отсчитывать! — усмехнулся он. Лицо его медленно покрывалось румянцем то ли от холодного ветра, то ли от раздражения.

Саламатов, устроившийся рядом с водителем, с интересом наблюдал эту сцену. Варя сердито воскликнула:

— Неужели вы, Андрей, поедете с ними? Вы же еще больны!

— Ах, Варвара Михайловна, — с укором сказал Лукомцев, — судьба моя простая: куда конь, туда и хомут. Так что оставить Сергея Николаевича я никак не могу, — и, перешагнув через борт, сел рядом с Дашей, которая, видно поняв, что его уже не остановишь, укладывала свой и Андреев мешки.

За Лукомцевым в глиссер шагнула Юля, Нестеров, чтобы не слышали другие, тихо спросил у нее:

— Вы же хотели в Москву? Может быть, вам лучше остаться?

— Представьте, мы только что уговаривали остаться Андрея, и примерно с такой же настойчивостью. И знаете, что он сказал? «Отец мой жил ровно: хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. И приходилось ему порой совесть хозяевам закладывать. А я, добрый молодец, живу того ровнее: ни хлеба, ни соли, зато совесть чиста!» Вот и я не хочу бесчестья!

Сказав это, она взглянула на Варю, но та словно не слышала. Она смотрела долгим печальным взглядом на Нестерова, и была в этом взгляде такая призывная сила, что Сергей еще мгновение помедлил на берегу, Саламатов весело крикнул:

— Долгие проводы — лишние слезы!

Нестеров переступил борт глиссера, не отрывая глаз от Вари. Как ему хотелось, чтобы Варя вдруг кинулась к нему и сказала: «Я еду с тобой!» Но Варя молчала, а глиссер медленно отходил от берега.

— Все-таки поссорились? — спросил Саламатов.

— Да, — сухо ответил Нестеров. — Из-за тебя. Куда ты отправил Суслова?

— Суслов поехал по своему делу, — строго заметил Саламатов. — У него не менее важное задание, чем у тебя.

Больше они не разговаривали об этом.

От Стрелки до Ртищева острова глиссер целый день шел между плотбищами[21], где все еще продолжалась скатка леса. Многие штабеля еще не были и начаты, они возвышались десятиметровыми откосами, и казалось, будто река одета в бревенчатые стены. По реке, угрожая глиссеру, плыли оголенные на порогах от коры бревна. Водитель крутил руль во все стороны, и глиссер кружился по реке, словно пьяный.

На этом участке работали сплавщики-добровольцы из города и окрестных деревень. Подоткнув подолы широких домотканых юбок, девушки в красных и голубых шерстяных чулках стояли на штабелях с камбарцами[22] в руках, похожие на огромных птиц. Услышав рокот мотора, они опустили камбарцы и долго смотрели на глиссер, неподвижные и задумчивые, отдыхая в эти минуты от тяжелой работы. Когда мотор затих — на плесах водитель экономил горючее и вел глиссер на малых оборотах — с берега долетела печальная песня:

Убили солдата в жестоком бою,Солдатское сердце не бьется.И родину он не увидит свою,Домой никогда не вернется.Смертельную рану сжимая рукой,Одной он печалью томился.Что он не простился с женой молодой,С семьею родной не простился…

Девичьи голоса высоко подняли последние слова, потом замолчали в печали о солдатской судьбе. Звуки таяли, расплывались над серой водой, и вдруг одинокий страстный голос снова повторил последние слова, чтобы где-то в высоте передать хору. Водитель выключил мотор, глиссер сносило назад, но никто не обращал внимания на это — так захватила песня.

Над полем сраженья рассеялся дым,Умолкли последние взрывы.Печальные ивы склонились над ним,Шептались и плакали ивы.Приди, погляди, молодая жена,Грустишь ты, про мужа не зная.Чужая его приняла сторона,А ива такая ж родная…

Песня смолкла. Мотор зарокотал, и девушки скрылись за поворотом. Темная вода разошлась двумя волнами, словно разрезанная тяжелым лемехом. Хмурые деревушки вдруг возникли из-за поворота реки, чтобы растаять, словно они только почудились. И снова стоял на берегу черный, косматый лес, снова высились, еще не подходя к берегу, черные, костлявые горы.