Старуха - Михаил Широкий
Однако всё это лишь его догадки и предположения, ничем не подкреплённые и, очень может быть, не имевшие с действительным положением вещей ничего общего. А как там всё обстоит на самом деле, в чём истинная причина её холодности к нему, знает только она одна. И разобраться во всём этом, понять причины женских склонностей, пристрастий, симпатий и антипатий вряд ли под силу даже куда более искушённому и опытному в этом вопросе человеку, чем он. Поведать об этом могла бы лишь она сама, если бы пожелала. Но она не обмолвилась ни словом, даже не намекнула. Что, впрочем, неудивительно: девяносто девять процентов девушек, скорее всего, поступили бы на её месте точно так же…
Продолжительный заунывный вой ворвался в его меланхоличные размышления о несостоявшейся любви, спугнув, смешав и перепутав их. На смену невидимой парочке, к этому времени, вероятно, наговорившейся и нацеловавшейся вволю и покинувшей скрытую в зелени палисадника лавочку, явились дворовые коты, выражавшие свои несложные чувства гораздо более непосредственно и громко, не таясь и не стесняясь. Из объятых мраком зарослей неслись их протяжные гортанные вопли, прерывавшиеся иногда какой-то неясной вознёй и урчанием, а затем возобновлявшиеся с прежней силой и страстью.
«Во дают котяры!» – мысленно усмехнулся Миша, выйдя из своего томно-лирического настроения и слушая эти новые, уже не человеческие звуки любви. – «Вроде и не март давно, а они никак не угомонятся». В чём, впрочем, как он тут же отметил про себя, не было ничего нового: многочисленные представители кошачьего племени самых разных окрасов и возрастов, с незапамятных времён обитавшие во дворе и щедро подкармливаемые сердобольными соседками, безудержно и истово предавались любви не только весной, а практически круглый год, не исключая самых холодных месяцев, результатом чего были регулярно появлявшиеся очередные пополнения местного хвостатого населения. Закономерным последствием этих неконтролируемых демографических взрывов были резко обострявшиеся периодически противоречия и конфликты в кошачьей среде, отчаянная и бескомпромиссная борьба за место под солнцем, то и дело приводившая к жестоким, порой кровавым схваткам, побеждённые в которых, обычно сильно потрёпанные и помятые, зализывая раны и жалобно мяукая, вынуждены были уступать поле боя, а заодно и место обитания победителям и отправляться искать счастья в соседние дворы, а то и в другие части города…
Мишины мысли, неожиданно для него самого перескочившие с интимной тематики на животную, снова были прерваны. Но на этот раз чем-то, что он поначалу не смог как следует уяснить себе. В плотной лиственной гуще, откуда до этого момента неслись нескончаемые тягучие завывания, вдруг поднялась суматоха, гораздо более шумная и явственная, чем прежде. Там раздались отрывистые тревожные крики, шипение, сдавленное грудное гудение, издаваемое котами в минуты напряжения и опасности, при виде врага. Казалось, кто-то или что-то всполошило и напугало предававшихся плотским утехам зверей. А через мгновение началась ещё большая сумятица: послышались пронзительные, захлёбывающиеся вопли, похожие на визг, звуки движения, треск ломаемых веток. Даже в темноте было видно, как заколыхались неподвижные до тех пор кусты, росшие на краю палисадника, и как из них, точно ошпаренные, выскочили и бросились врассыпную несколько котов, очевидно, перепуганных чем-то до смерти.
Миша с удивлением наблюдал происходящее, не понимая, что могло так испугать совершенно безмятежных до этого, занятых личной жизнью животных. Какой враг мог объявиться в родном для них палисаднике? Как-то не верилось, что человек или собака могли нагнать на них такой дикий, панический страх.
Ответа не пришлось ждать слишком долго. Потревоженные кусты, на которые продолжал быть направлен недоумённый Мишин взгляд, не переставали двигаться и после того, как оттуда убежали коты и там вроде бы никого не осталось. Их листва трепетала и шелестела, как если бы её волновал ветер, – которого в этот момент не было, – не прекращался треск ветвей. Но это было не всё: вскоре Миша расслышал другие звуки, удивившие его ещё больше и даже немного встревожившие. Тонкий писк, хриплое рычание, приглушённое подвывание, клацанье зубов, чавканье, хруст, как будто кто-то пережёвывал пищу. Все эти разнообразные звуки то раздавались по отдельности, то сливалось воедино, образуя какое-то неописуемое, диковинное сочетание.
Миша так и не успел предположить, что это за неведомая зверюга сидела в кустах, скорее всего пожирая несчастного кота, не успевшего, в отличие от своих товарищей, вовремя унести ноги и очутившегося в пасти какого-то, очевидно, куда более крупного и опасного хищника. Она показалась через минуту. Кусты, треща и ломаясь, раздвинулись, и на асфальтированную аллею, озарённую тусклыми отсветами уличной иллюминации, медленно выползло нечто, от вида чего Миша уже не изумился, а буквально оцепенел, широко распахнув глаза и вцепившись пальцами в края подоконника.
Это был паук! Громадный, метра полтора в длину и около полуметра в высоту, паук с массивным округлым туловищем, небольшой угловатой головой, снабжённой короткими, закруглявшимися и заострявшимися на концах наростами, похожими на рожки, и длинными толстыми ногами, покрытыми густой спутанной шерстью. Как ни обострился в этот миг Мишин взор, более мелких деталей представшего его глазам чудовища он не смог различить – они тонули в застывшей в этой части двора смутной мгле, образованной окутывавшей палисадник тьмой и пробивавшимся с улицы полусветом.
Миша обмер. Некоторое время он остановившимися, выкатившимися на лоб глазами, похолодев от ужаса, смотрел на выползшее из зелени невообразимое существо. Голова у него слегка закружилась, кровь прилила к сердцу. Как и два дня назад в старухиной квартире, он попытался было уверить себя, что ему это только привиделось. Что это лишь порождение его фантазии, распалённой и перевозбуждённой последними событиями. И он, как и тогда, зажмурил глаза, в отчаянной надежде, что, когда он откроет их, бредовое видение исчезнет.
Но оно не исчезло. Не растворилось в породившем его кромешном мраке. Чудовищный паук продолжал сидеть возле забора, облитый скудными отблесками уличного света, позволявшими, пусть и не очень ясно, разглядеть его. И Миша, несмотря на то что в глазах у него мутилось и спирало дыхание в груди, не переставал, дрожа мелкой дрожью, созерцать гигантского арахнида, с трепетом думая о том, что будет дальше. А в том, что что-то обязательно будет, и в ближайшие же мгновения, он не сомневался. Как и в том, что это
