Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
За милю от них, в кустах у северного рукава реки Рочер, притаилась Светлячок; ее глаза сверкали от возбуждения. Не далее пятидесяти футов от нее тлел костер. Час назад к берегу на каноэ причалил Миа – индеец из племени догриб[57], развел костер и принялся жарить рыбу. С ним было какое-то существо, которое пыталось украсть кусок рыбы и было избито индейцем до полусмерти. Светлячок слышала вой этого существа, а спустя некоторое время оно сбежало в кусты, и тогда-то Светлячок впервые увидела Нарциссу.
Именем своим эта собака была обязана белому человеку, а индеец изменил его на более привычное ему по звучанию Вэпс. Внешность она имела если не самую неприглядную, то далеко не самую красивую, но от этого хозяин любил ее ничуть не меньше и даже нарек Нарциссой. Это был эрдельтерьер, размером чуть ли не вполовину меньше Светлячка. Шерсть ее цвета застарелой ржавчины походила на проволоку. Поджарая и угловатая собака с несуразно большой головой выглядела как нескладный щенок, хотя ей было уже больше двух лет. Жесткая шерсть на передней части морды торчала, подобно иглам дикобраза, и сквозь эту «ворсовую щетку» живые маленькие глазки настороженно косились на спящего индейца и оглядывали окрестности. Год назад ее украли у хозяина, и совсем недавно она попала в руки Миа. Тот ее ненавидел. Сегодня он побил ее сильнее обычного, а потом съел рыбу и предался полуденному сну.
После того как индеец уснул, Светлячок долго сидела неподвижно. В голове ее формировался некий план действий. Она пыталась сложить два и два, а ветер, доносивший запахи бивака, пробуждал в ней непреодолимое желание привлечь к себе внимание странной собаки. Так что неожиданно Вэпс увидела около себя шотландскую овчарку, виляющую хвостом, – знак, понятный каждой собаке в мире. Еще через две минуты они уже обнюхивали друг друга, а закрученный кренделем хвост эрделя весело плясал в воздухе.
Светлячку не составило труда сделать так, чтобы ее поняли. Ее вид, казалось, говорил: «Идем, я покажу тебе кое-что интересное». И Вэпс, чьи бока болели от недавней трепки, последовала за ней без колебаний.
Через час выглянувшая во двор Жанна Руже увидела нечто, заставившее ее тихонько подозвать к себе Гастона, который мастерил снегоступы для предстоящей зимы. Тот вышел на порог и тут же подавил возглас изумления. К хижине пришли три собаки, но Молниеносного среди них не было.
– Tonnere! Это же монреальский собак с проволокой на морда! – прошептал Гастон, не сводя взгляда с Вэпс. – Я тут такой собак никогда не видал. Вот клянусь…
– Ш-ш-ш, – оборвала его Жанна.
Трезор обнюхивал Вэпс, и каждый кудрявый волосок на теле маленького эрдельтерьера, казалось, радостно трепетал от оказанного его хозяйке внимания. Потом Трезор завилял своим прямым как палка хвостом, и вдруг пес-великан, словно обезумев, принялся скакать вокруг Вэпс.
Осознав, что ее миссия выполнена, Светлячок резко повернулась и потрусила в лес – к Молниеносному. На этот раз Трезор даже не заметил ее ухода. С видом венценосной особы он вел Вэпс к порогу хижины, где стояли Жанна с Гастоном, пораженные простым чудом жизни, которое только что свершилось на их глазах.
Трезор наконец нашел себе подругу.
Глава XVIII
Великолепная северная весна с ее буйством жизни и радостным гомоном настала и ушла. Уже и лето было на исходе. Приближалась багряная осень.
Необыкновенными выдались эти два теплых времени года на безымянных диких просторах между Большим Невольничьим озером и рекой Рочер, в тысячах миль к северу от цивилизации. После зимы с глубокими снегами наступила такая весна, какой прежде не видывали в этом краю. А лето сполна оправдало подаренные весною надежды.
Три месяца земля, озаренная улыбкой Создателя, текла молоком и медом[58]. Ветви деревьев и кустов гнулись под тяжестью спелых, сладких плодов. Шелковистые луга, глубокие болота и даже деревья манили сокровищами – только протяни руку. Земляника росла так густо, что сапоги Гастона и Жанны, ходивших ее собирать, всякий раз были перепачканы алым соком. Кусты смородины были увешаны блестящими гирляндами крупных – с ноготь большого пальца – черных ягод; землю покрывали плотные заросли малины и ирги, а грозди рябины, которая служила прекрасным сырьем для вкуснейших заготовок на зиму и желанным лакомством для всех лесных обитателей, были столь многочисленны, что на солнце казалось, будто деревья охвачены пламенем, а ветви их клонились к земле под тяжестью урожая.
Казалось, природа расщедрилась сверх всякой меры, не оставив ничего на последующие годы, ибо она не просто раздавала всем свои дары, а рассыпала их пригоршнями. Дикий лесной край блаженствовал в довольстве и счастье. Жившие здесь немногочисленные люди заготавливали запасы на зиму, в то время как звери упивались щедротами дня сегодняшнего. Медвежата так разжирели, что стали похожи на шары. Вся живность, у которой были копыта, когти или крылья, щедро расплодилась в изобильном краю.
Но вот по ночам стало чувствоваться холодное дыхание осени, и ее приближение взбодрило все живое, словно пробудив его после долгих месяцев праздной сытости. Леса сначала робко, но потом все смелее и смелее проявляли свое живописное мастерство, чтобы вскоре запылать яркими красками и триумфально приветствовать приход сентября – «месяца, когда олень чешет рога». И даже сейчас, когда август еще не сдал окончательно своих позиций, на зелено-багряном полотне лесов и болот с каждым днем все ярче проявлялись золотые и желтые узоры.
Сидя у бревенчатой хижины в один из вечеров, Гастон Руже и его темноволосая Жанна услыхали крики пролетающей стаи диких гусей. Гастон перебирал струны старой скрипки и напевал песню, которая по удивительному стечению обстоятельств пришла в далекий северный край с озер Темискаминг и Тимагами. Уносясь мечтами на свою родину, Жанна вторила ему тихим голосом:
По озеру опять везут пушнину,
Взмывает над водой упругое весло,
Хмельной пирушкой выпроводить зиму
Спешит артель в ближайшее село.
А мой удел – остаться здесь с волками,
Не рассекать озерной мне волны,
В краю, где гуси серые, взмахнув крылами,
На миг закроют красный лик луны[59].
И вдруг, словно в ответ, из леса, простирающегося далеко на юг, раздался протяжный вой, исполненный одиночества. Гастон накрыл руку Жанны своей ладонью и произнес с нотками благоговения в голосе:
– Это тот волкопес, милая. Лето почти закончилось, и очень скоро он уйдет насовсем и вернется к своим диким собратьям. И, tonnere, мне
