Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд
В темноте к ним уже спешил Гастон с дубиной, и, оставив тело растерзанного врага, Молниеносный со Светлячком ускользнули на дальний конец Куаху, где Светлячок долго зализывала раны своего верного друга мягким розовым языком.
С наступлением дня женщина с блестящими волосами подошла к ним и бросила обрезки сырого мяса, к которым притронулась только Светлячок. Мужчина же, неистово крестясь, поклялся, что больше ни за что не причинит вреда этим животным, подарившим им жизнь на Куаху, ибо не иначе как сам Господь послал их на помощь.
На второй день Молниеносный съел немного мяса, которого касалась рука человека, и еще три дня мясо рыси равномерно делилось между людьми и животными. На седьмой день Светлячок и Молниеносный поплыли к берегу, а мужчина и женщина смотрели им вслед. Гастон прошептал, что завтра они тоже переберутся на берег, а глаза Жанны светились нежностью, и в них стояли слезы.
Глава XVI
Трезор был предан одному хозяину, а тот, в свою очередь, любил только одну собаку – Трезора. Хозяина этого звали Гастон Руже. Жанна с блестящими черными волосами была для Трезора хозяйкой, а малышка Жанна, которая переживала чудесное четвертое лето своей жизни, – божеством, к чьим маленьким ножкам он склонялся с благоговейным трепетом. После великого весеннего разлива в новой хижине, которую Гастон срубил в диком лесу к востоку от Большого Невольничьего озера, наступило время радости и одновременно – печали. Трезора нельзя было взять с собой в каноэ, когда они спасались из затопленного дома, и хозяева думали, что пес утонул. Но Трезор так просто не сдавался, и едва была построена новая хижина, как однажды он услышал звон хозяйского топора и вернулся, оголодавший, но радостный.
Трезор, в котором текла в основном кровь мастифов, был настоящим гигантом. Пять лет назад, в начале зимы, Гастон с Жанной покинули охваченный чумой край и отправились на север в поисках новых охотничьих угодий, и именно Трезор вез их сани со всем скарбом. И в черные дни, и в светлые, и когда в сердцах Жанны и Гастона вспыхивала надежда, и когда угасала, великолепное тело Трезора ни разу не подвело, и как преданный раб он помог им достичь конечной цели путешествия – реки Рочер. И в расцвете первой встреченной там весны родилась малышка Жанна.
Именно эта преданность хозяину, хозяйке и их малышке-дочери отличала Трезора от всех других собак в этих лесах. Дикий край не ожесточил его сердце. Он убивал, но не ради удовольствия. Не убегал с волками и не покидал хозяев в брачный сезон, что казалось Гастону Руже чудом. Именно в эти дни Трезором овладевало неизбывное одиночество, а в душе разливалась тоска по несуществующей подруге и по радостям супружества.
Гастон тогда гладил его по голове и мягко выговаривал ему по-английски с колоритным акцентом:
– Что, монреальский ты пес, Трезор?! Монреаль чертовски далеко! Все мечтаешь о монреальский подруга, а он не приходить? Tonnere![56] Ты волька слушай. Он воет. Зовьет. Приди, мол, жену искать, детишек заводить. Ох, Монреаль-то далеко. Так что иди, но вернись, будь хороший пес, Трезор. Давай. До свиданья, только вернись смотри. Все пес делают так. Нет собака – иди к волькам. – И он мягко похлопывал Трезора по спине, как похлопал бы приятеля-мужчину, и ухмылялся, представляя, что сказала бы его темноволосая Жанна, услышь она этот ужасный совет.
Но Трезор никуда не шел.
– Чертовски ты привередливый собак, – доверительно сообщал ему Гастон, для пущего эффекта используя самое длинное английское слово, какое только знал. – Вольк-скво – она просто большой собак, дуралей ты этакий!
А чуть позже этот «двуличный» Гастон Руже на другом языке говорил своей милой жене:
– Ну надо же, каков наш Трезор, ma chérie! Вот как я его выдрессировал – даже в брачный сезон не убегает к волкам или к бродячим шавкам Ле Дюка за кедровники.
И Жанна обнимала большую Трезорову голову и грезила о бескрайних лесах на юге, где были дома, и люди, и друзья. Она была счастлива, что у нее есть Гастон и малышка Жанна, но все равно порой ей становилось одиноко.
А потом в одну из ночей, когда на небе мерцали мириады звезд и светила огромная луна, откуда-то издалека до ушей Трезора донесся слабый звук, который он прежде не слыхал в этой глуши. То было не мяуканье рыси и не вопль гагары. И даже не рев лося, и не вой волка или эскимосской лайки. Это был звук, о котором Трезор столько мечтал и которого он так долго ждал. То был лай обычной собаки!
С вершины горного кряжа, примерно в миле от хижины, Светлячок лаяла на лося, идущего сквозь золотисто-желтую дымку в долине внизу. Рядом со Светлячком стоял Молниеносный. Несмотря на все приключения, пережитые с тех пор, как Светлячок покинула корабль с людьми и собаками, она так и не перестала лаять на диких лесных существ, даже когда не была голодна и не охотилась. Для Молниеносного же ее лай был чем-то вроде редкостной и прекрасной мелодии. Эта «музыка» всякий раз волновала его, унося во времена далеких предков, что жили на псарнях, ко всему тому, что являлось ему лишь в мечтах – мечтах, становившихся все более реальными с каждой неделей и с каждым месяцем, проведенными в этом лесном краю.
Он больше не был волком-убийцей. Он упал с достигнутых им прежде огромных высот, но вместе с этим падением к нему пришло счастье. Он подчинялся там, где прежде командовал, кроме тех случаев, когда речь шла о жизни и смерти. Подобно огромному детине, который бежит к возлюбленной по одному мановению ее изящного пальчика, Молниеносный сделался рабом Светлячка.
Но то было упоительное рабство. Когда они выслеживали добычу, гонимые голодом, Светлячок мягко труси`ла подле Молниеносного или чуть позади, следя за каждым его движением. А когда гремел гром и сверкала молния, она подползала к нему поближе и утыкалась носом ему в
