Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– Всё, пришли, – старшина постучал в дверь командира части Усольцева.
– Разрешаю! – крикнул Усольцев.
– Подозреваемые на шпионаж в пользу английской разведки доставлены, – отрапортовал Юрко, развернулся на каблуке и, сделав два строевых шага, испарился.
– Заходите, пацаны. Чарли, Жердь, Жук, садитесь туда, на диванчик.
– А где милиция, прокурор, конвой? – спросил я серьёзно и сел с краю. Жердь – посередине.
– Вот что, ребятки, – Усольцев взял свой стул, приволок его к дивану спинкой к нам и уселся верхом. – Сейчас вы двадцать минут будете слушать мой непрерывный монолог, не задавая вопросов. Перебивать запрещаю. Слушайте и наматывайте на усы, которые уже, бляха, пробиваются потихоньку. Разговор мой будет и серьёзный, и для вас просто необходимый.
Мы устроились поудобней и стали слушать.
Интересный был рассказ у лейтенанта Усольцева. Оказывается, часть, где все нас любили и считали своими маленькими друзьями, где учили нас, готовили к скорой службе в рядах Советской Армии, была сверхсекретной. Записывать здесь что-то со слов солдат и офицеров запрещалось. Фотографировать – тем более. Без специального пропуска и предварительного звонка «сверху» сюда никто попасть не мог. Журналисты здесь не появлялись никогда. В газетах области о части не было написано ни строчки, на карте этой точки не имелось и официально для горожан воинская часть ПВО считалась учебной войсковой школой для подготовки младших командиров на основе размещенных на территории макетов радаров, высотомеров и пеленгующих станций. Всё.
Эту информацию для горожан сеяли периодически на базарах, в магазинах и зонах отдыха переодетые прапорщики или офицеры части. Если бы кадры, которые мы здесь наснимали, превратились в фотографии и случайно попали в руки людей, которые постоянно и безуспешно охотятся за информацией о реальных задачах и деятельности части, эти данные, запомненные или переснятые, быстро уплыли бы по разведывательным каналам к потенциальным нашим противникам. В наших разведорганах это бы обязательно узнали и тогда часть пришлось бы расформировать. Всё разобрать и вывезти, а место дислокации сравнять с землёй бульдозерами.
Командира части, допустившего посторонних в расположение и впоследствии утечку секретной военной информации, отдали бы под трибунал, лишили звания, уволили из армии и посадили бы минимум на десятку.
Лейтенант откинулся назад, держась крепкими пальцами за спинку стула, и без выражения смотрел на каждого из нас. Потом поднялся, захватил стул и сел на него уже за своим столом.
То, что нам было стыдно, нельзя сказать. Куда сильнее пробило всех троих чувство. И все одинаково оценили поступок наш, как предательство друзей своих и учителей. Хуже уже некуда. Мы молчали долго, глядя в пол. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы не догадываться, что в мыслях у всех нас одно и то же.
Усольцев набрал номер по внутреннему и приказал явиться старшему сержанту. Фамилию я забыл. Сержант прибыл через три минуты и, запыхавшийся, отдал честь и доложил, что по приказанию прибыл.
– Ребятишек покормить хорошо по пайку дембелей, выдать все их личные вещи и велосипеды. Они у каптёра. Проводить за КПП.
– Есть! – щелкнул каблуками сержант.
Усольцев достал из стола фотоаппарат в футляре и повесил мне его на шею.
– Вы не обижайтесь, пацаны, – улыбнулся командир. – Я сделал всё так, чтобы оно пошло вам на пользу. Вы уже очень скоро вырастите. И похожий поступок может стоить вам и карьеры, и свободы, и даже жизни. Приходите к нам как раньше – в любое время. Вы же сыны нашего полка, а?
– Так точно! – воскликнули мы синхронно. – Разрешите идти!?
– Идите.– улыбнулся лейтенант Усольцев.
Мы пожали ему руку так крепко, что аж у самих пальцы свело. И побежали догонять сержанта.
Через час мы, накормленные от пуза, умывшиеся в солдатской умывалке, ехали, свернув накидки под пружину багажников, в город по подсыхающей, свежей от бывшего оживляющего дождя серо-зеленой степи накатанной тропой в город. Он стоял перед нами на горе. Он был вымыт дождем и сверкал, переливался разноцветными крышами как на экране огромного калейдоскопа.
– Дуракам всегда везет, как говорит мой отец, – засмеялся Жук.
– Кстати! – я даже поднялся над сиденьем и догнал Жука. – Это же у него на заводе химволокна директор знакомый?
– У него, – ответил за дружка Жердь.
– Значит, репортаж с завода мы снимем без гауптвахты и последующего расстрела?
– Да какой базар!– Жук аж надулся. – Я же сразу предлагал завод снимать. А вы – «радары, высотомеры, уникальная техника». На заводе тоже всё уникальное!
– Значит, снимаем?
– Да хоть завтра с утра! – крикнул Жук и унесся вперед, раскачивая велосипед и с невиданной скоростью крутя педали.
– Он думает, что мы его догонять кинемся, – засмеялся от души Жердь.
– Ну да, как же! Делать нам больше нечего! – я тоже стал хохотать. – Давай лучше план съёмок прикинем. Завод-то здоровенный.
– Давай!– согласился Жердь.
Над городом висела радуга, которой не видно было ещё пять минут назад.
-Слушай! – Затормозил и остановился я – Угадаешь с трёх раз – на что она похожа, радуга эта?
– С первого раза и угадаю! – Жердь уперся ногами в траву и хитро разглядывал радугу. – На наше с тобой настроение! А?
– Шаман! – засмеялся я радостно.– Колдун! Вольф Мессинг!
И мы изо всех сил стали давить на педали, догоняя и Жука, и новое наше завтрашнее приключение.
Глава тридцать пятая
Жара июльская в Кустанае в шестьдесят третьем году напоминала лично мне русскую печь во Владимировке моей родимой. Когда бабушка Фрося варила там что-нибудь в чугунках и жарила на сковородах и противнях, дверца приставная стояла на полу, а жар так жестоко гулял по избе, что все, кто был в доме, потели как в бане.
В июле и были у нас прикидочные областные соревнования перед республиканскими. Надо было подтвердить, что ты не потерял форму и имеешь право представлять область в самой столице. В Алма-Ате.
Ну, чтобы не развозить и не размазывать красиво страсти спортивных битв, сразу скажу, что общее место я занял третье и в сборной остался. Это означало поездку на соревнования в Алма-Ату прямо завтра в обед..
Мы с пацанами пошли в парк, отметить мороженым и лимонадом длительное расставание почти на неделю. На площади перед парком спиной к обкому партии стоял, протянув вперед, в парк, руку свою великую, огромный пятиметровый Ленин. Вождь наш вечный. В жару при довольно сильном ветре потускневшая от времени бронза ещё и пылью была припорошена. Поэтому два мужика поливали Ленина струями из шлангов. Шланги тянулись из двора обкома. А три тётки после них приставили с трёх сторон лестницы алюминиевые и тщательно вытирали бронзовую величественную фигуру вождя мирового пролетариата сухой ветошью.
– Он, видать, и в жизни был такой же огромный, – задумчиво сказал Жук.
– Ясное дело! – поддержал я друга.– Такую революцию, как
