Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– Ну, сутки-то мы уже точно тут паримся, – вздохнул Жук.– А за сутки у летёхи уже и прокурор был военный, и мусора из УВД. Может, уже и суд выездной приезжал. Слышал я про такой. Отец рассказывал, что в особо тяжелых преступлениях долго не копаются. Собираются все, кто кару придумывает по законам, а заключённым только объявляют решение. Я думаю, что уже нас приговорили. Наверное, к расстрелу.
– Несешь хрень всякую! К расстрелу… – Жердя не было видно. Он говорил то ли из другого угла, то ли с потолка. Голос сверху падал. – Максимум лет по пятнадцать прилепят. Мы ж не убили никого. Не взорвали склад боеприпасов. Даже старшину не обматерили. За что расстрел? Дурак ты, Жук.
Я внезапно подсознанием и каким-то нечеловеческим чувством уловил отчетливую вибрацию. Слабую, но явную.
– Кто-нибудь, пацаны, слышит сейчас движение?
– Вроде бы засов на двери постукивает, – после паузы сказал неуверенно Жердь.
– Ну, даже если расстрел будет, то не здесь же, – Жук пошоркал кедами о бетонный пол. – Выведут на улицу. К стенке. Там по обстоятельствам будем ориентироваться. Может, побег получится.
– Вот ты упертый баран, а не Жук! – я разозлился и пожалел о том, что не видно, где точно Жук расположен. А то бы запросто дал по башке. – Ты заклепал уже всех своим расстрелом. Боишься пули, так разгонись сейчас и тыквой на полном ходу хряпнись об стену. И ку-ку! Никакого расстрела больше не надо. А мы ещё поживём. Нам пока никто обвинение не предъявил.
Жук обиделся. Засопел и пару раз носом шмыгнул. И затих. А тут подтвердилось моё седьмое чувствао. Хлопнула тяжелая внутренняя дверь, загорелась лампочка в коридоре. Видно было через дверную решетку. Потом шаги шаркающие проявились и звук металлических колёс, едущих по бетону. Дверь наша открылась и дежурный по «губе» втолкнул в камеру тачку с двумя бидонами. Больше ничего разглядеть не удалось.
– Зажмурьтесь все разом, – приказал дежурный. – Сейчас в камере свет включу на десять минут. Зажмурьтесь, а то голова болеть будет. Потом медленно глаза откроете. Я вам жрачку привёз. Баланда в левом бидоне. Справа от него черпак и миски. Хлеба три куска рядом с мисками. Баланду схаваете, в другом бидоне чай горячий. Возле него три кружки. На жратву десять минут вам. Потом свет вырубаю, тачку увожу.
Мы зажмурились и очень постепенно открыли глаза. В камере было светло и тачка стала видна, и всё что на ней стояло.
Я взял черпак, миску, открыл бидон и налил в посудину баланду до краёв. Отдал Жердю вместе с ложкой и куском хлеба. Жердь долго водил ложкой по дну миски, перемешивал, рассчитывал, что в ложку что-нибудь попадёт. Но в жидкости плавала только какая-то трава и белые мелкие комочки какого-то жира.
– Боец! – позвал Жердь дежурного. – Плавает что в супе?
– Где ты суп увидел, шкет? – улыбнулся солдат. – Баланду варим, как положено. На растениях с добавлением муки. Вот здесь – лебеда и листья чертополоха толченые. Вкусно. Лопайте. Время идёт.
Есть хотелось очень. Наверное, от пережитого стресса. Мы метали баланду, довольно, кстати, приятную на вкус, сперва ложками, а потом пили прямо из мисок, заедая маленькими кусочками хлеба. Потом выпили по две кружки чая, жидкого и на чай не похожего.
– Чай тоже из чертополоха? – крикнул я в коридор.
-Чай как чай. Не досыпаем маленько, чтоб заключенные не перевозбуждались, – крикнул издали боец.
Хорошо стало. Спокойнее.
– Какой бы дурак тебя кормить стал перед расстрелом? – Жердь легонько щелкнул Жука по лбу. Пока свет горел.– Продукт на фига впустую переводить?
Зашел дежурный, мы скинули всё в тележку и он, гремя посудой, как попало брошенной, тачку увез и двери защёлкнул.
– Десять минут отдыха! – крикнул он в дверную решетку.– И сперва на зарядку, потом двор пометать.
– А на сколько нас сюда засадили? – Жердь сунул нос в ячейку решетки.
– На год, наверное, – засмеялся солдат. – Но дольше полугода ещё никто не выдерживал. Помирали с тоски. У нас ведь не как на зоне. Там и в карты играют, в домино, кино им по субботам крутят, газеты дают. Баня по четвергам. А у нас этого нет ничего. Сидишь, так и сиди. Только на зарядку и на работу наши арестанты ходят.
Свет снова погас, но жуткое чувство заточения в камере смертников исчезло. Наверное, потому, что нас покормили. Так мы просидели ещё малость, потом солдат повел нас во двор гауптвахты и показал как надо ходить по кругу двора гусиным шагом. Ничего сложного. Садишься на корточки и бежишь по кругу. Это в идеале. А на практике побежать не сможешь, даже если тебя будут в спину толкать. Только шагом, заводя ноги попеременно с двух сторон. Медленнее самого гуся, конечно. Вообще, это, конечно, не зарядка, а пытка. Но так как пытки в СССР запрещены, пытке дали название «физическое упражнение». После ходьбы гусиным шагом подметать двор казалось счастьем. Мы махали мётлами как косами, подняли ввысь слежавшуюся в грязь пыль, и форма бойца – дежурного из защитной сразу же перекрасилась в бурый цвет. Лег бы он так на землю в тылу врага – и маскироваться не надо. Сливался бы солдат с землёй полностью и выглядел бы обычным бугорком. Кочкой.
Только завершили мы наведение чистоты во дворе «губы» и сели в камере на топчаны, загремели засовы и тяжелые сапоги, прорезался голос дежурного, доложившего, что за время чьего-то отсутствия никаких происшествий не произошло, а потом включили лампочку, распахнулись двери нашего каземата и в них проявился лично старшина Юрко.
– Арестованные! – гаркнул он генеральским голосом. Я в кино видел как орут генералы на майоров и капитанов. – Стройся, стано-вись! Руки за спину, за мной ша- гом арш!
И мы в таком униженном состоянии поплелись за ним.
– Сейчас по дороге завернем в закуток, а там уже трое с карабинами. Троих расстрелять – минутное дело, – Жук шел позади всех и поэтому пендаля дать я ему никак не мог.
– Блин, я тебя, Жучара, лично расстреляю, раз уж тебе так приспичило,– сказал Жердь.– Только бы посадили на год-два. А откинемся, пойдем в парк, прямо в тир и там я тебя застрелю в левый глаз.
– Разговоры в строю! – рявкнул старшина Юрко и повернул к командирскому корпусу.– Перед командиром в штаны не класть, не блевать от страха и не материться от радости!
– Ни хрена себе радость – зону топтать. Хотя пять лет честному фраеру – не срок! –
