Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Я разлюбил сегодняшний спорт, хотя и сам пока занимаюсь для себя восточными единоборствами. Разлюбил потому, что из него вытравили чистоту, честность, искренность, неподкупный энтузиазм, уважение к труду не ради денег и сумасшедших подарков, а ради гордости за своё вымученное мастерство и чистую любовь к спорту и болельщикам. Которые были точно уверены, что победил именно спортсмен, а не «волшебный» химический препарат. Я не могу даже по телевизору смотреть сегодняшний футбол, в котором больше нет куража, импровизаций и непредсказуемости. Всё расписано, просчитано калькулятором, игроки напоминают роботов или зомби, а почти половина русских игроков – чернокожие и кудрявые, купленные за большие деньги как хороший коттедж на берегу моря. Спорт стал более шумным, скандальным, цветастым и хвастливым, но вызывающим только разочарование. Как любая наглая подделка.
***
В общем, зиму с декабря шестьдесят третьего по март шестьдесят четвертого я пахал в спортзале и на стадионе, как проклятый. И весной, в апреле, на первенстве города взял второе место. Серебряную медаль получил и красивую грамоту. Потом выступил ещё два раза на зональных соревнованиях по обществам «Трудовые резервы» и «Енбек». Тоже удачно. И в мае, наконец, выиграл. Областные межведомственные соревнования. И когда стоял на высшей ступеньке наградного пьедестала над цифрой «1», то в душе моей носились и вылетали на воздух, парили над стадионом чувства, которые ни тогда, ни сейчас я словами описать не сумею.
От наградного столика пришли к нам председатель областного спорткомитета и две девушки с цветами, медалями, пакетами и коробками. На шеи нам троим повесили медали на широких полосатых лентах, и раздали цветы и всё остальное. Ну, само собой, грамоты почетные в первую очередь.
Меня долго потом обнимали тренер, друзья мои Жук, Жердь. Даже Нос пришел. Незнакомые люди и спортсмены-соперники хлопали меня по плечу и жали руки. Длилось это с полчаса. А потом мы с тренером остались вдвоём в раздевалке.
– Спасибо Вам, Николай Яковлевич! – я крепко пожал ему руку и обнял за плечи.
– Тебе спасибо, Станислав. Это ты подтвердил правоту моих расчетов. Будем дальше двигаться. Хватит сил?
– Ещё и останутся! – я искренне засмеялся и еще раз крепко обнял человека, который сделал из меня спортсмена.
Дома, после того как женщины меня расцеловали, а батя руку основательно помял своей огромной пятернёй, я открыл пакет и с радостным визгом достал шикарный, модный в мире спорта костюм из непривычной в то время, но очень красивой голубой искрящейся синтетики.
Мама похвалила костюм.
– Сшито добротно. Модель самая последняя. А материал этот не мнется вообще.
– И стирать его легко будет, – пощупала ткань бабушка.
– Коробка знакомая, – сказал отец, разглядывая издали серый коробок, закрытый накрепко, на котором вообще ничего не было написано или нарисовано. – Вот у меня точно такой же…
-А-а-а! – закричал я, догадываясь, и в секунду оторвал крышку. И точно: запеленатый в хрустящую слюду и мягкую войлочную зеленую тряпочку в коробке лежал фотоаппарат «Смена». Моя давняя и несбыточная мечта.
– Ну, поздравляю! – Сказал батя. – Теперь можешь пользоваться моим фотоувеличителем, всем остальным и делать замечательные снимки.
Вот с этого мгновения и началась новая, потрясающе великолепная эпоха моей биографии, которая в итоге и привела меня к главному, важному и самому любимому делу всей моей жизни – журналистике.
И следующую главу я посвящу тому, как простенький фотоаппарат быстро перевернул с головы на ноги мои представления об искусстве, художественности, красоте жизни, которую, к сожалению, не всегда удается разглядеть невооруженным взглядом.
Глава тридцать вторая
После выигрыша на соревнованиях я решил с утра помереть. Продолжать движение вдоль жизни в той телесной и душевной кондиции, которую оставили мне расходы сил и волевые напряги при исполнении всех восьми номеров программы, было уже бессмысленно. Всё болело с такой злобой на моё сволочное обращение с невинным организмом, что глазами я ещё моргать мог, но не более. Попросил бы кто сейчас ушами пошевелить – не выполнил бы я задание. Это состояние у спортсменов обозначается как «выложился по полной» и считается доблестью.
Но вот не мог я ни ногу поднять, ни рукой прощальный жест родителям сделать перед кончиной. А ртом вообще мог только дышать. Похоже, временно. Хотелось пить, но обозначить или озвучить спасительную, возможно, мечту было нечем.
Ну, лежал я под одеялом, мимо меня всякие родственники гуляли. Родители да бабушка. Они, видно, думали, что я отдыхаю так интенсивно после соревнований двухдневных и не чувствовали, как из меня уныло выползает душа, чтобы покинуть это никчёмное, почти бездыханное тело.
Ну, я, конечно, перед смертью стал прикидывать: чем позволят мне высшие силы заниматься в раю. Пацаном я был в меру хорошим. Взрослым не хамил, занимался в простой школе почти на отлично и в музыкалке, в разных кружках и секциях, нормальные книжки читал, курил совсем мало и спортом занимался. Не в ад же меня из-за одного курева сбрасывать. По моим прикидкам в раю должны были поручить мне высоко подпрыгивать и рвать для всей праведной братвы яблочки райские. Поскольку я хороший легкоатлет, то и лестницу мне можно будет не давать. Сэкономить можно на лестнице. В принципе меня от такой работёнки не воротило. Всё полегче, чем восьмиборье.
Ну и решил тогда помереть прямо немедленно. Жить в таком разобранном, расчлененном виде я устал сразу же, как проснулся. Попрощался я мысленно со всеми, кого знал, особенно, конечно, с родственниками и стал считать до ста, чтобы помереть чётко, строго на последней цифре. Где-то на пятидесятой секунде со счёта сбила меня бабушка моя Стюра. Она вошла из сеней с брикетом мороженого «крем-брюле», бутылкой лимонада и стаканом. Явно была в садчиковском магазине.
– Слави-и-ик! – ласково пропела бабушка. – А второй час дня пошел уж. Обед в тебя сейчас не полезет. Это я чувствую. Но в мороженом много калорий, а если его запить лимонадом, то он тебя изнутри нагазирует и ты легко, как воздушный шарик, с кроватки-то и вспорхнешь!
Я задумался. Кто мне запретит помереть после последних земных наслаждений? Не помню, где и как нашел я и волю и силу её, чтобы вытащить руки из-под одеяла. А уж когда этот героический поступок вопреки всем законам физики совершился, когда я за пять минут сметал и проглотил всё, что принесла бабушка, то смерть, зараза, сунула косу в чехол как у гитаристов, плюнула, сказала, что доложит наверху, сколько она тут времени потеряла и план теперь не выполнит дневной. Пообещала, что хрен теперь придет лет до восьмидесяти. И, не попрощавшись, растаяла. Обиделась.
Ну,
