Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Цветок был закреплен такими же шипами и производил гнетущее впечатление под разверстыми челюстями огромной пресноводной акулы.
— Нам здесь больше нечего делать, — сказали рудокопы на своем креольском наречии. — Мы все здесь умрем. Водяная Маман не хочет. Когда Водяная Маман вот так показывает свои знаки, черному остается только уйти. Это место проклято, бежим отсюда!
Тем временем директор продолжал страшно чихать. У него открылось жестокое носовое кровотечение, а на лице высыпали мелкие беловатые прыщи размером с просяное зерно. Это было не слишком опасно, однако весьма неудобно и одновременно болезненно.
Впрочем, все это не слишком волновало дю Валлона, поскольку он добился своей цели, твердо установив, что какие-то посторонние, используя странные и опасные способы, зарятся на его золотые поля и стремятся завладеть ими. Он вернулся в лагерь. Несколько капель хлорида железа, смешанного с водой, остановили кровотечение. Холодные примочки из калалу и кассавы успокоили болезненную сыпь и не дали ей распространиться.
Креол был в замешательстве. Положение было серьезным, почти отчаянным. Он здесь единственный белый, совсем один среди местного населения, на расстоянии более двухсот километров от цивилизации. Что, кроме энергии, мог он противопоставить неуловимому врагу, притом что рабочие, совершенно дезорганизованные, отказывались выполнять свои обязанности? Любые доводы бесполезны перед грубыми суевериями, которыми ловко воспользовались воры.
Он должен был действовать немедленно и отважно, пока всеобщая растерянность не стала непоправимой.
Весть о смерти бедного Нестора довела напуганных товарищей чернокожего до настоящего ужаса. Повсюду собирались группы, ораторы драли глотки, из уст в уста распространялись самые нелепые россказни, пользуясь тем большим доверием, чем более невообразимо и абсурдно они звучали.
Главной темой всеобщих пересудов была, разумеется, Водяная Маман. Пожалуй, еще ни разу с тех пор, как в 1604 году Ла Равардьер высадился на острове Кайенна, легенда об этом старом, мстительном, сварливом и злокозненном духе, известном как Maman-di-l’Eau (мать воды), не вызывала такого смятения.
Дю Валлон, со все еще опухшим лицом, переходил от одной группы рабочих к другой, раздавая щедрые порции тафии, чтобы таким образом спровоцировать новые рассказы и откровения, из которых он рассчитывал при случае извлечь некоторую пользу.
Народ толпился вокруг десятников, которые не уставали обогащать красочными деталями утренние события. К ним добавились сообщения о странных звуках, которые слышали многие после отъезда директора в изыскательскую экспедицию.
— Да, — говорил один из негров, с грубыми чертами лица и огромными мускулами, — да, я сам слышал каждый вечер в десять часов громкий стук. Похоже, кто-то стучал по аркабам большого сухого панакоко у ручья Сен-Жан.
— Я тоже, я тоже слышал, — перебил его другой. — Стучали по три раза кряду — бам, бам, бам! Да так громко, что казалось, будто на вырубке стреляют из пистолета.
— Я тоже!.. Я тоже!.. — подхватили приглушенными испуганными голосами еще несколько рабочих. — Это продолжалось почти целый час. Затем, в полночь, раздался громкий крик… А потом все затихло…
— А вы заметили, что в это время лягушки-быки и обезьяны-ревуны помалкивали?
— Да, твоя правда…
— И никто из вас не набрался храбрости пойти и посмотреть, в чем причина этого грохота? — спросил директор.
— О, муше, — ответил последний собеседник, весь дрожа, — моя не сметь, нет. — И тут же с гордостью добавил: — А ведь моя — креол из Кайенны!
— А ты, Жанвье? — продолжал директор, обращаясь к высокому негру, что заговорил первым. — Ты же силен, как майпури. Ты тоже испугался?
— О да, муше, — со всей серьезностью ответил тот, — очень шибко бояться.
— Оно и понятно, — отозвался «креол из Кайенны», — это же негр из страны негров.
Тут к ним, опираясь на палку, подошел чернокожий среднего роста, коренастый и крепкий, как ствол эбенового дерева.
— А я, — сказал он глухим голосом, — захотел посмотреть.
— Ты, Ояпан? — спросил белый.
— Да, хозяин. Я взял свое ружье и пошел к этому дереву. Шум не переставал. Я подошел совсем близко, и удары стали еще громче. Потом возле запруды появилась какая-то темная фигура. Луна осветила ее. Это было похоже на человеческое существо огромного роста. Меня сковал ужас. Я хотел поднять ружье, но мне показалось, что оно весит пятьсот фунтов. Я простоял так полчаса. Удары прекратились. Раздался громкий крик, я услышал звук падения тела в воду и больше ничего не видел. Я кое-как доковылял до своей хижины и с того дня почти не могу ходить, мои ноги опухли, кожа на подошвах ног сходит лоскутами. Это Водяная Маман наслала на меня пиай.
— Завтра ты получишь сто франков награды.
— Спасибо, хозяин. Но мне все равно осталось меньше недели жизни.
Перепуганные негры отшатнулись от вновь прибывшего, как от чумного, а директор, еще более озадаченный, чем прежде, вернулся в свой дом, сказав себе:
— Ну что ж! Сегодня вечером я засяду у подножия этого панакоко, и тогда берегись, чертов шутник!
За полчаса до захода солнца дю Валлон занял позицию между аркабами пресловутого дерева, толщина и высота которого были столь значительны, что срубить его не удалось. Диаметр его ствола у основания составлял четыре метра. Оно высохло уже давно, и голые черные ветви прежней кроны четко вырисовывались на бледной лазури неба. Но буйная тропическая растительность захватила ствол и нижние ветки дерева, которые совершенно скрылись под невообразимым переплетением лиан, заполонивших все расстояние от земли до веток цветами орхидей, ароидных и бромелиевых.
Креол прислонился к аркабе, воткнул мачете в землю рядом с револьвером, зарядил ружье, закурил сигару и принялся терпеливо ждать.
В ходе этого повествования часто упоминаются аркабы гвианских деревьев. Пора наконец объяснить, что означает этот особый термин, обозначающий явление растительного мира тропической Америки. Исполинские деревья девственного леса укореняются в первобытной илистой почве не так, как их европейские родственники. Их стволы не смогли бы вознестись на подобную высоту и выдержать вес кроны и паразитических растений, если бы природа не предусмотрела способ расширить их основание. Корни, вместо того чтобы вертикально углубляться в землю, расходятся по ее поверхности и сливаются со стволом, образуя с ним единое целое в виде подпорок, похожих на контрфорсы{356} средневековых соборов.
Эти древесные контрфорсы и называются аркабами. Понизу они простираются на два-три метра от ствола, а в высоту достигают пяти или шести метров, сливаясь со стволом и образуя нечто вроде гипотенузы прямоугольного треугольника. Их средняя толщина не превышает десяти сантиметров. Это воистину поразительное зрелище, способное вызвать удивление даже бывалого путешественника, — совершенно гладкие, ровные, похожие на доски корни, покрытые той же корой, что и само дерево. У одного
