Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
Что ж, поскольку Старый не интересовался ни своим журналом, ни красотами природы, меня это вполне устраивало, ведь теперь я мог посвятить все свое внимание тем красотам, которые находились прямо передо мной.
– Сдается мне, скоро нам откроются прекраснейшие виды, – сказал я мисс Кавео.
– Когда перевалим через горы Сьерра-Невада, мистер Холмс, вас будет уже тошнить от прекрасных видов, – мило ответила она. Если ее и смутила резкость моего братца, то она никак этого не показала.
– Так, значит, вам не впервой ехать в Калифорнию?
– О нет. Вообще-то я возвращаюсь домой.
– Из Чикаго?
Она кивнула.
– Приехала туда на Всемирный женский конгресс, а потом поработала волонтером в Женском павильоне на Колумбовой выставке. На обратном пути ненадолго остановилась в Солт-Лейк-Сити – нельзя же было не посмотреть Мормонскую Скинию, а вот теперь…
– Покорнейше прошу простить, что перебиваю, мисс, – Хорнер свесился через проход и влез в наш разговор, как нога коммивояжера влезает в щель закрывающейся двери. – Не мог не услышать, что вы ездили на Всемирный женский конгресс. Значит, вы суфражистка?
– Можно и так сказать, – сухо ответила мисс Кавео.
– О, признаюсь, я весьма удивлен, – проворковал Хорнер. – Если верить газетам, все суфражистки – страхолюдины и мужененавистницы. О вас же не скажешь ни того, ни другого. – И он хищно осклабился.
Минуту назад готовый помогать леди отбросить приличия, теперь я ощутил себя блюстителем нравственности, долг которого – стереть наглую ухмылочку с физиономии торговца. Однако прекрасная дама вовсе не нуждалась в рыцаре в сияющих доспехах.
– Я не питаю ненависти к мужчинам, – заявила мисс Кавео. – Хоть и нахожу некоторых из них крайне раздражающими. Особенно самонадеянных.
Хорнер расхохотался, будто девушка выдержала некий придуманный им самим экзамен.
– Этот раунд вы проиграли, мистер Хорнер, – хихикнула сидящая напротив коммивояжера матрона средних лет, одетая в строгое черное платье со сборками и высоким воротником, с тщательно причесанными светлыми с проседью волосами. Никому бы и в голову не пришло указывать такой почтенной даме на неподобающее соседство с мужчиной. – Браво, – обратила она свое полное добродушное лицо к мисс Кавео. – Нечасто увидишь, чтобы так грациозно отмахивались от мух. Вы не поверите, но когда-то они роились и вокруг меня. И особо назойливых, вроде этого молодчика, я просто прихлопывала, вот так! – И дамочка игриво шлепнула коммивояжера по колену черным кружевным веером.
Хорнер и мисс Кавео рассмеялись, и это решило дело. Милый дуэт, на который я так надеялся, превратился в оживленный квартет. Немолодая леди, представившаяся Идой Кир из Сан-Франциско, оказалась ничуть не менее говорливой, чем Хорнер. Пока мы огибали Великое озеро, поезд несколько раз останавливался набрать воды и угля, но болтовня не затихала ни на минуту.
Разговор ненадолго вернулся к суфражисткам – миссис Кир придерживалась мнения, что женщины доказывают свое превосходство над мужчинами уже одним тем, что не вмешиваются в политику, – а потом перешел на Женский павильон на Колумбовой выставке и, наконец, на саму выставку.
В результате мне приходилось больше помалкивать, поскольку я не был столь начитан и осведомлен, как попутчики, и никогда не бывал в Белом городе[15] в Чикаго. Оставалось лишь отпускать простонародные шуточки да пытаться острить, например, когда Хорнер вспомнил о речи какого-то университетского умника, которая произвела шум на выставке на прошлой неделе: дескать, фронтир уже закрыт и времена первопроходцев в нашей стране остались позади[16].
– Если хочет увидеть фронтир, то мы с братом могли бы показать, – вставил я. – Где-где, а в прериях мощеных дорог не сыскать.
– Полагаю, профессор изъяснялся метафорически, в эзотерическом смысле… как обычно изъясняются профессора, – возразила миссис Кир, блеснув глазами. – Он имел в виду наш национальный дух. США – уже не страна фермеров и скотоводов. Теперь у нас есть современная промышленность, прекрасные города. Мы меняемся.
– Но не всем нравятся перемены, миссис Кир. – Мисс Кавео покосилась на Хорнера. – Вот поэтому суфражисток и представляют страхолюдными мужененавистницами.
– Ну а я согласен с Отто, – парировал шпильку Хорнер. – Рано еще говорить о фронтире как о музейной реликвии. – Он указал на окно с моей стороны прохода и безлюдную пустыню за ним. – Там дикие земли, и люди в них дикие. Мы же не вежливых мальчиков опасаемся, правда? Барсон и Уэлш ограбили этот поезд – «Тихоокеанский экспресс»! – всего два месяца назад, и они до сих пор на свободе. Пока не доедем до Окленда, может произойти все что угодно. Завал на путях, разобранные рельсы, динамит. Боже упаси, только бы они не повредили мост. Эти безумные скотопасы так ненавидят ЮТ, что не удивлюсь, если они пустят целый поезд под…
– Гос-спади!
Увлеченные разговором, собеседники уделяли Старому примерно столько же внимания, сколько куче сваленных в углу пальто на рождественских танцах в амбаре, поэтому его внезапная – и оглушительная – реплика заставила всех подпрыгнуть. Не произнеся больше ни слова, он, пошатываясь, поднялся и зашагал нетвердой походкой в сторону хвоста поезда.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от потрясения, после чего я рассыпался в извинениях и поспешил за братом. Как ни странно, я был не одинок: китайский джентльмен тоже встал и последовал за ним еще раньше меня.
Но не успели мы догнать Густава, как раздался оглушительный визг.
Глава седьмая. Чань, или Доктор дает лекарство, а Локхарт дает доктору пинка
В конце коридора, немного не доходя до дверей в следующий пульман, Густав свернул налево. Пару часов назад, когда Сэмюэл показывал нам места, мы прошли мимо находящегося там туалета, и я приметил кое-что, чего мой брат заметить не мог: надпись на двери «Леди».
Поэтому первые визги, раздавшиеся немедленно после того, как Старый вломился в уборную, были, конечно, женские. Впрочем, к ним быстро присоединились и мужские: в кои-то веки страх моего брата перед женским полом оправдался, и он издал крик падшей души, обнаружившей себя в аду.
– Читать не умеешь? – взвизгнула женщина вслед вываливающемуся из туалета Старому. За визгом последовала рука, которая, пока братишка пятился, успела трижды обрушить на его голову сумочку. Затем рука исчезла, дверь захлопнулась, а братец ринулся прочь из вагона.
Я, в компании китайского джентльмена, последовал за ним через тамбур в следующий спальный вагон.
– Густав! – позвал я.
Он не останавливался.
– Мистер Холмс, подождите, пожалуйста, – присоединился ко мне китаец.
Старый остановился.
И не только потому, что услышал волшебное слово «пожалуйста». Густав был по-прежнему смертельно бледен и пучил глаза, однако любопытство, очевидно, пересилило и тошноту, и неловкость.
– Да?
– Не могли бы мы переговорить? – Китаец подошел чуть ближе к брату. – С глазу на глаз, если можно.
Его взгляд скользнул дальше, где за спиной у Старого из следующего вагона на нас пялилась целая конгрегация любопытных пресвитерианцев.
– Ладно, – согласился Густав. – Сюда.
Он зашел в небольшую нишу у следующего туалета, на котором висела табличка «Джентльмены». Старый остановился перед дверью.
– Чего вам?
– Не мог не заметить ваше… недомогание. Думаю, я сумею помочь, – начал китаец. Он говорил с акцентом, и я не мог разобрать отдельных слов, но в целом понимал его лучше, чем некоторых южан или янки из Новой Англии, с которыми мне приходилось встречаться. – Имбирь иногда очень хорошо помогает при укачивании, а у меня кстати…
– Мне не нужны никакие патентованные средства, – грубо прервал его Густав. Тошнота, видимо, ненадолго отступила, но теперь его затошнило снова, уже по другой причине. – Продавайте свои тоники кому другому.
– Я не хочу вам ничего продавать, мистер Холмс, – возразил китаец, засовывая руку в карман пиджака. – Я врач. Доктор Гэ
