Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь
Вход наш в залив Карнлея равнялся настоящей ожесточенной борьбе с ветром, которая длилась целых три часа. Потоки ливня с градом били нам прямо в лицо. Мы поставили куттер совсем носом против ветра и тут увидели, как хороши паруса Flying-Scud. Он шел против ветра с непостижимой скоростью. Нос куттера так и резал воду, и рассеченные волны, шумя и пенясь, обдавали нас своими брызгами. Мы все были на палубе, всякий на своем месте. Я стоял на носу и давал знать, когда поворачивать и начинать новый галс; Кросс правил рулем, два матроса, составлявшие нашу команду, держали веревки, готовясь спустите паруса, если сильный шквал налетит и готов будет сломать мачту, которая гнулась, точно тростник, или перекинуть куттер, который совсем накренило на бок. Истомленные, усталые, доехали мы до Камп-Кове, и как же мы обрадовались, что в этом тихом месте можно стать на якорь!
На другой день буря успокоилась и мы вошли в залив Крушения, как раз против остатков Графтона. Только, когда мы завернули за мыс Райналь, мы увидели нашу хижину. Тонкая струйка дыма вилась над трубой; дым рассеял все наши опасения: друзья были живы и не покинули Эпигуайта.
Маленькую лодочку куттера спустили на море. Кросс и я сели в нее и в несколько взмахов весел пристали к берегу. Гарри первый увидел нас. Он поднял руки к небу, закричал своему товарищу и упал на землю без чувств. Джорж вышел из избушки, увидел нас и кинулся нам навстречу. "Милый капитан, голубчик Мусграв, — кричал он, — как я рад." Он не выпускал моих рук и слезы лились из его глаз. Он был в таком восторге, что не знал, что и делать.
Гарри первый увидел нас.
Однако он скоро опомнился и пошел со мной на помощь бедному Гарри; обморок его продолжался. Кросс брызгал ему в лицо водой, которую зачерпнул шляпой из соседнего ручья. Долго все наши ycилия оставались напрасны; наконец Гарри тяжело вздохнул, открыл глаза и мог говорить. Но слабость от этого сильного потрясения осталась у него на три дня.
Несколько минут спустя мы все переехали на куттер и пустились в путь к Камп-Кове, где через полчаса мы стали спокойно на якоре.
Как весело было смотреть, как наши два товарища, переодевшись во время переезда в новое платье, ели теперь за обе щеки бисквиты и картофель, который повар куттера успел уже сварить на ужин. Когда они поели, начались рассказы. Они нам рассказали, что удивлены и очень счастливы, что все мы живы, потому что считали нас погибшими. Скоро после нашего отплытия на Несокрушимой, налетел ужасный порыв ветра, нельзя было вообразить, чтобы лодку не залило и не потопило. Они уже потеряли всякую надежду на спасение и были очень несчастны; никогда еще они так не страдали; отуманенные печалью, им на ум приходили самые мрачные намерения…"
Тут Джорж встал и прервал Мусграва.
"Он вам не все говорит, вскричал он, покраснев до ушей. Мы поспорили, и однажды даже подрались. Мы хотели расстаться и разойтись жить в разные стороны. Но это была моя вина, я признаюсь в том и сознаюсь, что очень сожалею, что это случилось."
— Не правда, это не так, — возразил Гарри, тоже вставая и пожимая руку своего друга. — Я тогда был сердит; я первый начал.
Англичанин уверял, что он один был виноват, португалец настаивал на своем и обвинял себя. Одну минуту эти двое взрослых детей, оба одинаково великодушные, готовы были снова возобновите спор и тем доказать нам, что каждый из них был неправ. Мы все расхохотались, и они оба сконфуженные сели по местам, а Мусграв продолжали свой рассказ.
"Мы торопились вернуться поскорее в Инверкаргиль, а потому, хотя погода стояла не слишком хорошая, мы на другой же день снялись с якоря. Когда наступила ночь, ветер стал свежее, барометр сильно упал; мы решили, что благоразумнее остановиться в Порт-Росс или в заливе Сары. Я очень обрадовался случаю заехать и увидеть эту гавань. Этот узкой залив — длиною от семи до восьми миль — тянется сначала на юг, потом под прямым углом поворачивает на запад. В этой то части, которую капитан Лори назвал своим именем, мы остановились.
На другой день мы осмотрели его берега; нашли остатки зданий, построенных семнадцать лет до того мистером Эндерби из Лондона, и покинутые два года после основания. Среди густого кустарника, недалеко от берега, видно множество деревянных, обрушенных, развалившихся хижин. Каждая из них стоит посреди маленького садика, огороженного совсем повалившейся загородкой. Между покрывавшей землю травой мы нашли остатки огородных растений, семена которых, должно быть, были завезены сюда колонистами из Европы. Эти несчастные растения в дурном климате совершенно переродились; они снова приняли первобытный, дикий вид, стали жестки, горьки, бессочны, и мякоть их сделалась деревянистой.
Осматривая развалины, мы пришли к избушке меньше других развалившейся. Крыша, казалось, только что упала. Мы заглянули в хижину и в тот же миг отскочили от ужаса. В одном углу лежал труп. Это был труп человека, умершего за несколько месяцев тому назад.
Мы превозмогли первое чувство отвращения и подошли поближе. Тело несчастного лежало на кровати из досок, как видно взятых с корпуса какого-нибудь корабля; они лежали на кругляках; слой мха заменял ему тюфяк. Руки лежали вдоль тела, пальцы не были скрючены, все доказывало спокойную, тихую смерть. Одна из ног немного свесилась, другая вытянулась во всю свою длину. Правая нога была обута в башмак; левая, должно быть пораненная, забинтована. Платье на нем было матросское; кроме того, тут и там лежала разная другая одежда, а клеенчатое пальто покрывало тело вместо одеяла.
Подле постели на полу лежала кучка плоских раковин; моллюски эти находятся во множестве на скалах при отливе моря. Рядом стояли две стеклянные бутылки, одна еще полная пресной воды, другая пустая.
На постели под правой рукой мы нашли грифельную доску с несколькими строчками. Гвоздь, которым писал он, лежал на ней. Мы
