Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь
Мне тут пришла мысль приготовить мыло. Когда я сказал об этом моим товарищам, они осыпали меня насмешками; им казалось невозможным, чтобы я достал необходимые для этого материалы; если только я не колдун и не знаю каких-нибудь волшебных средств или кабалистических слов… Я не обращал внимания на их насмешки и решился завтра же сделать опыт.
Это было вечером: я занес свои дневные заметки в мой журнал и бросился на жесткие доски рядом с моими товарищами.
Я забыл сказать, что между спасенными вещами находилась банка с чернилами, которая была для меня драгоценна. Каждый вечер перед сном я вносил дневные заметки в официальный корабельный журнал; это и прежде было моей обязанностью в качестве секунд-лейтенанта, и я это исполнял в продолжение всего путешествия; на мне лежало тоже поручение делать метеорологические наблюдения, или замечать другие какие-нибудь явления природы в продолжение дня. К этим заметкам я прибавлял подробное описание всего, что с нами случалось; иногда я даже записывал в журнал мои мысли.
Мусграв, со своей стороны, каждое воскресенье, или недели через две, заносил вкратце историю нашей жизни в свой личный журнал{2}.
В случае, ежели бы несчастье преследовало нас до конца, и нам пришлось бы умирать на пустынном острове, то последний из нас обязан был закупорить оба журнала в жестянку и зарыть ее под кучей щебня перед домом. Таким образом, ежели когда-нибудь экипаж какого либо корабля выйдет на этот берег и найдет наши журналы, узнают о наших несчастьях и пожалеют о нас, и кто знает, не будут ли эти люди нашими соотечественниками? Боже мой! Может быть это будут даже современники наши!
Пятница, 5-го февраля. С 20-го января у нас был несколько раз сильный береговой ветер, почти всегда восточный; часто шел проливной дождь. Дня два тому назад, и особенно вчера, ветер был ужасно силен; сегодня поутру дует северо-восточный ровный ветер; погода светлая и теплая.
Мусграв, Гарри и Жорж пошли на гору; у подошвы ее стоит наша хижина. Я хотел идти вместе с ними, но мои ноги еще слишком слабы и не могут вынести такого трудного путешествия. Бедный Алик вот уже два дня, как он нездоров, ему надобно отдохнуть, и потому он остался со мной.
Бедный норвежец слишком деятелен, он, должно быть, в эти последние дни работали слишком усердно: таскал чересчур много соломы, переносил груды камней и волочил бревна на холм; должно быть от этих чрезмерных усилий он и нездоров. Дай Бог, чтоб он поправился и болезнь прошла отдыхом!
С тех пор, как я был болен, я ужасно боюсь, чтобы кто-нибудь из товарищей не заболели опасно. Я уверен, случись одному из нас умереть, то это приведет остальных в полное отчаяние и будет иметь для всех самые печальные последствия. Я молю Господа Бога избавить нас от этого испытания.
Лишь только товарищи мои ушли, я захотел сделать опыт, о котором мысль мне пришла накануне; а именно — попробовать сделать мыло. Я нарубил дров, сложил костер, по крайней мере в метр вышины, принес с берега огромные пучки сухой морской травы и положил их сверху на костер; но при этом мне нестерпимо мешали наши враги — черные мухи, они безжалостно кусали меня. На берегу же я набрал несколько пригоршней раковин. Я положил их тоже на костер; зажег его и оставил гореть на всю ночь.
На следующее утро все превратилось в кучу пепла, я собрал его и положил в бочку, поставленную на два толстых бревна; в дне бочки я заранее провернул коловоротом множество маленьких дырочек. На пепел я налил воды, вода протекла и в бочке осталась масса, состоявшая из соды, поташа и небольшого количества разложившейся извести. К этой жидкости я примешал достаточное количество тюленьего жира, вскипятил все и получил прекрасное мыло; оно было необходимо и для чистоты, и для нашего здоровья.
Наконец товарищи усталые и продрогшие вернулись с экскурсии на горы. Я им подал холодное тюленье жаркое, наш ежедневный ужин, оно показалось им превосходным кушаньем. Какой аппетит придало им движение! Они напились тюленьего бульона и хвалили его также; с некоторых пор мы вместо чая пили бульон, чтобы сохранить остаток чая для больных.
Товарищи с волнением и перебивая друг друга говорили о том, что видели. Мусграв рассказал мне все обстоятельно:
"Когда мы с трудом прошли через лес и вышли из области толстых деревьев, перед нами открылись новые трудности. Почва становилась болотистой; она была покрыта множеством кустарников, лиан и жестких трав, которые переплетались между собой и составляли непроходимую чащу. Мы в ней долго искали какой либо прогалины или какого либо слабого места; наконец нашли близко к земле проход, это было что то вроде туннеля, который, должно быть, проделал морской лев. Но и тюленю пройти тут было бы тесно, и он мог только проползать по земле, нагнув низко голову. Но выбора нам не было, и надо было лезть в туннель. Мы легли ничком и, рискуя встретиться носом к носу с тюленем, поползли в узкий проход, по илу и по лужам грязной воды. Когда мы вышли, все платье наше было покрыто толстым слоем черной грязи; нам пришлось ее соскабливать ножами.
Они поползли в узкий проход.
Мало помалу мы выбрались из леса тростника и кустарников и очутились посреди высокой травы, которая также, как и береговая, росла пучками; только семена ее не были плоски и колючи, как у береговой. Почва становилась все выше и выше, растительность реже и, наконец, совершенно исчезла: остались только одни сероватые скалы, простиравшиеся до самой вершины горы.
Подниматься на них было очень трудно и даже опасно. Мы взбирались на них, цепляясь иногда за выдающиеся камни и по временам висели на руках над страшными пропастями. Наконец мы достигли вершины горы; перед нами открылся чудесный вид и вознаградил нас за
