Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов
Мы летели, и «маркони» мне кричал:
– Сеня, ты с прибылью? Тебя поздравить можно?
– У вас-то как?
– Всё так же, Сеня. Но говорят, с третьего захода ещё верней.
Принял нас «дед». Он в чьей-то телогрейке был внакидку и в шлёпанцах на босу ногу. Понюхал нас и скривился.
– Портвешка накушались, славяне. Ай, как не стыдно!
Я смутился.
– «Дед», забыл про тебя…
– Ты-то забыл, а я нет, – Шурка из телогрейки достал поллитру «Столичной». – Ну, не я, а просили передать.
– Кто ж это, интересно?
– Просили не говорить.
– Таинственно, – сказал «дед». – Ещё тут два инкогнито мне по бутылке армянского смайнали на штертике. Между прочим, ещё не начато.
Спустились ещё Серёга и Васька Буров. Васька на лету вспоминал про бутылку вермута итальянского – так она и осталась на столе нераспечатанная, а дотянуться руки не хватило.
– А попросить, чтоб передали, нельзя было? – спросил «дед».
– Да постеснялись. И так нас вахтенный пускать не хотел.
– И правильно он вас не пускал, – сказал «дед». – Куда вас, таких шелудивых, пускать? Да и вести себя не умеете. А ты-то чего полез, «маркони»? Оба мы с тобой в списке стояли, оба отказались дружно, а ты – взял да полез.
«Маркони» себя почесал за ухом.
– Сам удивляюсь. Ну, все полезли – и я.
– Ох, бичи! Когда же вы достоинство-то будете иметь? Ну, вот что. Насчёт двух бутылок армянского не пропущено без внимания? Так вот, я вас, бичи, к себе приглашаю. Понимаете? При-гла-ша-ю. Но учтите – я вас тоже к себе шелудивыми не пущу.
«Дед» зашлёпал к себе, бичи тоже разбежались сразу. А я ещё задержался – взглянуть на борт плавбазы: не может ли быть всё-таки, что Клавка вышла поглядеть на меня. Нет, так не было.
Вдруг я заметил – в тени, возле капа, одинокая фигура. Ушанка на глазах, лица не увидишь.
– Обод, ты, что ли?
– Ну!
Он как-то нехотя ко мне подошёл, такой нескладный, пальто чуть не до щиколоток.
– Ты почему не на базе?
– А чего там хорошего? Я с вами до порта поплыву. Пассажиром. Примете?
– Плыви. Мы теперь все тут пассажиры.
«Маркони» мне крикнул из рубки:
– Сень, ты не забыл – мы к «деду» приглашены? Галстук у тебя есть? А то могу свой дать, японский.
Шурка мне ещё пуловер одолжил, так что я прилично выглядел. Васька Буров костюм свой вытащил – не знаю, на кого там шили: в плечах тесно, зато через штанины по Ваське можно протащить. Серёга ему посоветовал хоть галстук не надевать, а то он со своей бородёнкой совсем будет чучело.
И отчего-то мы даже волновались слегка, хотя, спрашивается, чего мы там не видели в «дедовой» каютке? Пошли к нему – как на медкомиссию. «Дед» перед нами извинился, что вынужден принимать нас без пиджака, костюм у него маслом заляпан, а в кителе – это как-то слишком официально. Мы набились тесно на диване и на «дедовой» койке. А за нами ещё Ванька Обод увязался, тихий, как тень. Спросил робко:
– Меня не прогоните? Я тоже не порожним пришёл. – Вытащил из пальто поллитру.
– Входи, беглец несчастный, – сказал «дед». – Как, примем его?
Приняли мы беглеца, только пальтишко предложили скинуть и шапку. «Дед» показал на столик:
– Прошу, славяне.
Но закуси было – тарелка с ветчиной и хлеб на газетке. Шурка вскочил:
– Сейчас пойду кандея раскулачу.
Возвратился с немалой добычей – в одной руке полведра компота, в другой, на локте, два круга колбасы, на пальцах – кружки, под мышками – по буханке белого.
– Хоть шаром покати на камбузе. Всё кореши-иностранцы подъели, а ужин кандей не варил, кум у него обнаружился на «Молодом».
Васька Буров сказал:
– Вот оно как. В первый раз кандей с вахты сбежал, а – трагедия! Но простим кандею, бичи.
Простили мы кандею. «Дед» понюхал ведро и спросил:
– Из-под чего ведерко?
– Из-под угля, – сказал Шурка. – Да я помыл его.
– Ох, кашалоты, – «дед» засмеялся, – как вас только море терпит.
«Маркони» разлил по кружкам коньяк, первую протянул Ваньке Ободу. Ванька её взял осторожно:
– Почему это мне сначала?
– А первый тост – за вернувшихся, – сказал «дед». – Пока что ты у нас вернулся, беглец. Мы ещё нет.
Ванька пошмыгал носом, вздохнул.
– Я, ребята, не беглец. Я узел хотел развязать семейный.
– Топориком? – «Маркони» нам подмигнул.
– Да, если б застал… – Ванька опять вздохнул. – Втемяшилось чего-то… А кто у меня есть, кроме неё? Развяжешь, а сам – вроде сиротой останешься.
– Не остался бы, – сказал «маркони». – Уже твоей Кларочке отбито, что муж возвращается. Между прочим, полтинник с тебя за радиограмму.
Ванька совсем расстроился. Поглядел в свою кружку и сказал глухо:
– Вы меня простите, ребята. Вы, можно сказать, герои, а я кто?
– Не кайся, – сказал Серёга. – Такие же мы, как и ты.
«Дед» поднял кружку.
– Поплыли, славяне?
Мы «сплавали» и вернулись. Возвращение наше отметили колбасой и запили компотом, из тех же кружек.
«Маркони» стал рассказывать, как было на банкете, какую там Граков речугу толкал и как он припомнил радиограмму шотландцев, где они благодарили всех, кто пытался их спасти, и просили передать приветы близким. Всё это он в вахтенном журнале утром прочёл и запомнил же слово в слово. И как все начали шуметь – зачем он это зачитывает, а он ещё спрашивал: «Что же вы, дорогие гости, не надеялись на советских моряков? У нас ведь так – сам погибай, а товарища… ну, и зарубежного товарища тоже – выручай». И как ему кеп-шотландец отвечал, что он благодарит русских моряков и надеется, что ему никогда больше не придётся посылать такие радиограммы господину Гракову.
Я поглядел на «деда» – он морщился, как будто у него зуб болел. Однажды мы с ним говорили, и он тогда странную фразу сказал: «И жалко же мне этого жалкого человека». Я спросил: «Притерпелся уже к нему за годы?» – «Ну… всё-таки одного мы с ним возраста, чуть он меня постарше… Ведь ничего делать не умеет. Всю жизнь – ничего, только вот глупости говорить. Прогони его завтра – под забором мослы сложит. Разве что пенсия персональная…»
Ах, «дед», я подумал теперь, неизвестно ещё, кто из вас больше умеет!..
– Жаль, – сказал «дед». – Я думал, хоть что-то в нём человеческое проснётся.
– Насчёт этого незаметно было, – сказал «маркони». – А голос-то всё же поплыл у него, поплыл, как в магнитофоне. Это и боцман наш учуял, Страшной, то-то
