Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов
– Пьян же я был!
– Да уж хорош. Как собака. Я так и поняла: ты – это уже не ты. Мне даже как-то и не жалко было, когда они тебя побили. Не убьют же, думаю, таких не убивают… Я уже потом спохватилась, как узнала от них, что ты в море ушёл – из-за этих денег. Я-то думала – проспишься, придёшь за ними, и мы тогда поговорим хоть по-человечески. Ведь мы ж не говорили! Так я себя проклинала…
– Себя-то за что?
– Ну… наверно, любил же ты эту… специалистку. Не всё так просто было. Я тоже нехорошо про неё говорю. Любил, да?
– Теперь не знаю.
– Это ты так не говори! Это ты и про меня когда-нибудь скажешь: «Не помню, хорошо ли мне было с Клавкой».
Я её обнял.
– Не скажешь ты этого, – она засмеялась. – Ни за что не скажешь!
Я её обнял сильнее.
– Подожди… Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты…
Так сильно она меня обнимала – и уже не помнила про моё плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.
– Хорошие мы, – она сказала. – Хорошие друг для друга.
А потом:
– Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, всё-таки чудо.
И снова лежала – головой на моём плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.
Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно – как с другой планеты.
– Ох… – Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. – Ну что поделаешь, открою.
– Ты что!
– Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня ещё мальчик! Думаешь, она без романов тут живёт? Не-ет, Валечка у нас не такая!
Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:
– Всё хорошо? – И засмеялась.
Клавка ей ответила чуть хрипло:
– Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.
– Да уж, если на банкет не пошли…
– Ох, какой уж тут банкет! Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.
Клавка уже не вернулась ко мне, стала одеваться, подобрала всё с полу. Я спросил:
– Она тоже из-за меня не пошла?
– Ну что ты. Не всё из-за тебя. Двое у неё тут встретились, в одном рейсе. Один бывший, другой теперешний. Гляди ещё – там передерутся, на банкете. Лучше от беды подальше.
– Не растреплет она?
– Кто, Валечка? – Клавка рассмеялась, взъерошила мне волосы. – Миленький, успокойся. Уже про то, что я тут с тобой лежала, вся плавбаза знает. От киля, как говорят, до клотика. Что нам после этого – Валечка!
Я тоже засмеялся:
– Выходит – поженились мы с тобой?
– Да уж поженились…
Я помолчал и сказал:
– Я не просто спрашиваю, Клавка.
– О чём ты?
– Какими же мы отсюда выйдем? Как я завтра без тебя буду?
– Ой, вот уж про чего не надо. Я тебя умоляю! Таким же и будешь.
– Нет. Уже не смогу…
Я, наверное, права не имел говорить ей эти слова, мне ведь ещё под суд было идти, – да неизвестно же, чем он кончится, этот суд, всё же у меня какие-то оправдания были. По крайней мере, мы б хоть эти недели вместе провели – до приговора, а там уже ей решать, стоит ли ждать меня. Нет, пожалуй, здесь решать, сейчас, – неужели б я ей не признался, скажи она только «да»!
Клавка ко мне присела.
– Ну зачем это тебе в голову-то пришло? Вот взял и всё испортил. Зачем, спрашивается? Ты подумай-ка, – ещё и не началось у нас ничего, а уж всё было испохаблено. Бедные мы с тобой! И что нам такого впереди светит? Ну, буду я тебе – моряцкая жена. Будешь ты уходить – на три с половиной месяца! А я тебя – до трапа провожать, в платочек сморкаться. Потом, значит, верность соблюдать, вот так сидеть и соблюдать. Песенки для тебя заказывать по радио. «Сеня, ты меня слышишь? Сейчас для тебя исполнят “С матросом танцует матрос”». В кадры звонить – как мой-то там, не упал ещё «по собственному желанию»?.. Потом встречать тебя, толпиться там, а в сумке уже маленькая лежит, чекушка – чтоб ты не закосил никуда, аванс бы не пропил. Вот так захмелю тебя и приведу домой, на кушетку, и полежим наконец-то рядом. Так вот для этого-то счастья всё остальное было? Чем я тебе не угодила, что ты мне такой жизни пожелал!
Я сказал:
– Да я ведь за эту жизнь тоже не держусь. Уехал бы в любой день – другого чего поискать.
– Это можно… Ну, и про эту жизнь тоже можно по-другому рассказать. Кто послушает – сюда, наоборот, помчится. Мало ли их едет! Ты сам-то – не из этих мест, как и я?
– Почему ты решила?
– Не знаю. Просто кажется мне.
– Я из Орла.
– Ну, так я недалеко от тебя росла – в Курске. И тоже мечтала – в такое место заповедное заберусь, где и дышится не так, и люди какие-нибудь особенные. На северную стройку записалась по объявлению. Во как кровь-то горела! Где посуровей искала, дура. И что нашла? Кирпичи класть? Балки перетаскивать? Раствор замешивать? Или в конторе – мозги сушить? Да никакой работы я не боялась! И как только не покалечилась, бабой быть не перестала?.. А – ради чего? Люди вокруг – всё те же, так же мучаются и других мучают, и что от моего геройства в их жизни поправится? Вот я так пристроилась, чтобы и самой полегче, и они б хоть мелькали побыстрее, не задерживались. Всё же как-то веселее, подолгу-то иной раз муторно их наблюдать. Ты тоже, наверно, так устроился – с людьми особенно не сживаться, не зависеть ни от кого?
– Да почти угадала.
– Плохо это, наверно, но уж так! Но я-то всё-таки – баба, должна же я к кому-то одному прислониться – и тогда уже всё терпеть ради него, радоваться, что терплю. А ты мне – «уедем, другого чего поищем». Нет уж, чего в себе не имеешь, того нигде
