Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов
Кандей Вася не только что согласен, а дальше эту тему развивает:
– Но я тебе скажу, Шура: море нам тоже кое-что дало. Меня возьми – судовые ж повара такой экзамен проходят! Если ты своего дела не профессор, на судне ты не задержишься, не-ет! Кеп тебя в другой рейс не возьмёт, ему тоже покушать хочется хорошо. Так что у меня шанс. В ресторан «Горка» пристроиться. Блат, конечно, нужен. А где он не нужен? Но в принципе?
Не знает Шурка, возьмут ли кандея в «Горку», но кивает, соглашается. Великое дело – погода, солнышко! А тут ещё в порт идём.
– Кандей! А, кандей! – говорит Васька Буров. – А я про тебя сказочку сочинил. Божественную.
– Ну-к, потрави!
И Васька плетёт невесть какую околесину. Но если прислушаться да расплести – забавная сказочка.
Вот так примерно. Закончатся когда-нибудь наши извилистые пути, и все мы придём туда – к Господу, Которого нету. Там уже будут сидеть космонавты, маршалы, писатели, большие учёные и заслуженные артисты, – им-то прямая дорога в рай. И однажды заявится туда наш кандей Вася, приведут его на суд Божий ангелы и архангелы. И спросит его Господь, Которого нету, спросит с металлом в голосе: «Кто ты и на что надеешься? Отзовись сию же минуту!» – «Повар я. По-рыбацки сказать – кандей. На милость Твою надеюсь, Господи. Больше-то мне на что надеяться?» – «Говори, что натворил ты в жизни земной и морской?» – «Да что ж особенного, Господи? Делал, что все делают. Ну, и грешен, конечно. Бабе изменил с её же сеструхой, она из деревни приехала погостить, жена дозналась – и в крик…» – «Это большой грех, кандей. Он тебе зачтётся. Но главное – что ты делал?» – «Борща варил, с болгарскими перцами». – «Что ж тут за фокус – борща сварить? Это и баба сумеет, а ты всё-таки штаны носил». – «А шторм же был, Господи. Одиннадцать баллов Ты нам послал!» – «Одиннадцать, говоришь? Тогда это не Я – это сатана вам удружил. Я только до шести посылаю, а дальше он». – «Это верно, Господи. При шести ещё жить можно – и к базе швартануться, и на камбузе управиться. А при одиннадцати – попробуй. Если карданов подвес имеется, ещё ничего, а если так, на плите, полкастрюли себе на брюхо прольёшь». – «И как бичи – ценили твоё искусство?» – «Жалоб не поступало. А за ушами пищало. Да как не ценить – другие кандей при семи баллах сухим пайком выдают, им это и по инструкции положено, а я – исключительно горячим довольствием, да ещё каждый день хлеб выпекал. Но честно сказать Тебе, Господи, тогда им уже не до меня было. Гибли бичи, совсем пузыри пускали». – «Постой! – скажет Господь, Которого нету. – Они, значит, смерти ждали. Им же, значит, о душе следовало подумать, приготовиться к суду Моему. А ты им – борща! Как же это, кандей? Ты, значит, против Меня?» – «Господи, где же мне против Тебя! Но разве Тебе охота с голодными бичами дело иметь? Ведь они уже не о душе будут думать, а как бы насчёт пожрать. Я человек маленький, но я дело знаю. Потонем мы там или выплывем, предстанем пред очи Твои или ещё подождём, в рай Ты нас пошлёшь, в золотую палату для симулянтов, или же сковородки заставишь лизать калёные, а я к Тебе бичей голодными не пущу. Я их должен накормить сперва, и притом – горячим довольствием. При любом волнении и ветре. А там – суди меня, как знаешь. Но я свою судовую обязанность исполнил». Призадумается тогда Господь, Которого нету. «Пожалуй, ты прав, кандей. Но у Меня ещё вопрос к тебе. Сам-то ты верил, что смерть пришла?» – «Какие там сомнения, Господи! Ветер – на скалы, а машина застопорена, и якоря не держат. О чём же я думал, когда на бичей смотрел, как они рубают?» – «И всё-таки ты им борща сварил?» – «Истинно так, Господи. Хорошего, с перцами. Это моё дело, и я его делал на совесть». И скажет Господь, Которого нету: «Больше вопросов не имею. Подойди ко Мне, сын Мой, кандей Вася. Посмотри в Мои рыжие глаза. Грешен ты, конечно. Да хрен с тобой, не станем мелочиться. В основном же ты – Наш человек. И вот Я тебе направление выписываю – в самый райский рай, в золотую палату для симулянтов!» И скажет Он своим ангелам и архангелам: «Отведите бича под белы руки. И запишите себе там, в инструкции: нету на свете никакого геройства, но есть исполнение обязанности…»
Ну, а если серьёзно говорить – я и с Шуркой согласен, и с кандеем, и с «юношей», который в совхоз наметился гусей разводить, – конечно, не дело это – по морям шастать. Они меня тоже спрашивают:
– А ты, вожаковый, куда подашься?
– Не знаю, ещё не решил. Пока в Орёл съезжу, к мамане. А там присмотрюсь. Я всё же на фрезеровщика когда-то учился.
Шурка обрадовался:
– Точно, земеля! На пару в Орёл рванём, наши же места. На одном заводе объякоримся и повело – вкалывать! Салаги, салаги пускай попрыгают!
Ну вот, мы каждый себе союзника нашли и радуемся. И мне как-то и вспомнить лень, что вчера только был у «маркони» и видел все их радиограммы – Шуркину, кандееву, «юношину». Пишут в управление флота, просят продлить им соглашение ещё на год. А я зачем к «маркони» ходил? С такой же самой радиограммой. Потому что ещё за день до этого вызывал нас по одному Жора-штурман, который списки составляет на новый рейс. Меня тоже вызвал, спросил, глядя в сторону:
– Команду набирают на новый траулер, типа «океан». В Баренцево под треску. На двадцать дней. Ты как, пойдёшь?
– Жора, – я напомнил, – мне же под суд идти.
– Ты озверел? Спишут нам эти сети. Это ты до сих пор не жил, страхом мучился? Спросил бы… Только статью подберут, по какой списать. В счёт международной солидарности, что ли. Советская власть – она ж добрая, чего хочешь спишет.
– Граков постарался?
– Ну, и он тоже…
– Спасибо ему. Хороший человек.
– Ты тоже ничего, – говорит Жора. – И как ты только на свободе ходишь? Ты же первый кандидат в тюрягу. Она же по тебе горькими слезами плачет! Ты хоть контролируй свои поступки.
– Стараюсь.
– Ни хрена ты не стараешься!
Я не в обиде на Жору, что он мне тогда посоветовал вожак порубить. Да он и не советовал, если помните. А намек ещё нужно до
