Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Двенадцать книг «Риторических наставлений», педагогического трактата, подытожившего огромный опыт Квинтилиана, полны новаторских посылов. Как я упоминала, в эпоху систематических избиений Квинтилиан выступал против телесных наказаний в школе. Считал, что похвала действеннее насилия, а любовь к учителю перерастает в любовь к предмету. Не верил в универсальность правил, предпочитал приспосабливать методы к обстоятельствам и личным способностям каждого. Утверждал, что цель педагогики – научить учеников самостоятельно находить ответы, чтобы наставник в итоге стал лишним. Был одним из первых сторонников непрерывного образования. Призывал ораторов читать как можно больше после окончания обучения, поскольку знал, что чтение помогает лучше говорить. И, дабы снабдить их путеводителем по дорогам литературы, составил список из тридцати одного греческого и тридцати девяти римских рекомендуемых авторов.
В этих списках тяга к соревнованию вытесняет все остальное. Квинтилиан пытается установить полное равновесие: каждому греческому автору полагается латинский «близнец» того же ранга. Вергилий – римский Гомер. Цицерон – Демосфен и Платон: кто сказал, что один наш не сойдет за двух греков? Тит Ливий – воскресший Геродот, Саллюстий – новый Фукидид. Судя по тексту, национальная гордость требовала клонировать всех великих греческих писателей. Разворачивался странный эксперимент по умышленному подражанию. Становится понятна патриотическая необходимость в «Энеиде» еще до того, как она была написана. А также успех «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, построенных как раз на сопоставлении великих греков и римлян: Тесея и Ромула, Александра и Юлия Цезаря и так далее.
Соревнование, тщеславие, конкуренция – все это было свойственно мышлению римской элиты, но, вероятно, страшно выматывало литераторов. Надо думать, на каждого вдохновленного вызовом Греции приходился один растоптанный. Сравнения подстерегали повсюду, доводили до отвращения. Все поэты и прозаики работали, ощущая коллективный комплекс неполноценности.
Парадокс в том, что римляне оказались оригинальны. Они создали ранее не виданный сплав. Впервые одна цивилизация взяла литературу другой, прочла, сохранила, перевела, окружила заботой и полюбила вопреки всем шовинистским барьерам. В Риме выпряли нить, которая по сей день сшивает нас с прошлым, с другими культурами, языками, горизонтами. По ней, как по канату, идут из века в век идеи, научные открытия, мифы, мысли, чувства, а также ошибки (которые тоже вдохновляют). Некоторые оступаются и падают, другим удается удерживать равновесие (они и есть классика). Эта связь, эта непрерывная передача, этот бесконечный разговор, ведущийся по сей день, – настоящее чудо.
Ностальгическая страсть, болезненный комплекс римлян, их военное превосходство, зависть, присвоение – интереснейшие явления. Потому что эта трудная любовь, зародившаяся из яростного желания, связанная из тысячи разных лоскутков, пробила дорогу к будущему, которое и есть мы.
39
До совсем недавнего времени литературой занимались люди богатые или льнущие к богатым в надежде заполучить должности и деньги. Как утверждает Стивен Пинкер, историю пишут не победители, а обеспеченные – крохотная часть человечества, которая располагает временем, досугом и образованием, достаточными, чтобы позволить себе размышлять. Мы забываем об ужасах других эпох отчасти потому, что литература, поэзия, мифология помнят о тех, кто жил хорошо, и пренебрегают теми, кто утонул в безмолвии нищеты. Периоды бедности и голода мифологизированы и даже предстают этаким золотым веком пасторальной невзыскательности. Но на самом деле они такими не были.
Откуда происходят литературные классики, самые выдающиеся писатели, самые знаковые произведения? Неудивительно, что само слово «классика» этимологически связано с богатством и собственностью. Изначально оно не имело ни малейшего отношения к творчеству или искусству. Сперва – серьезные вещи, а всякие пустяки уж потом. Латинское classici – термин переписи населения. Римляне называли classis верхнюю прослойку общества, чтобы отличать ее от черни, составлявшей все остальное население и называемой без обиняков infra classem. Перепись в Древнем Риме имела огромное значение, поскольку определяла права и обязанности каждого гражданина, а также позволяла формировать легионы. Количество имущества – или, в большинстве случаев, его отсутствие – определяло место, занимаемое каждым человеком в обществе.
Согласно легенде, переписи ввел древний царь Сервий Туллий, и проходить они должны были раз в пять лет. По окончании переписи устраивалась церемония очищения, у богов просили благословения земель и спасения от бедствий. Ритуал именовался lustrum, и в некоторых языках это слово до сих пор означает пятилетний период. Глава каждой семьи обязан был явиться со всеми домочадцами и под присягой огласить, каким имуществом владеет и сколько человек в его семье, включая детей и рабов (с указанием стоимости). Этим определялось, кто может участвовать в народных собраниях, а кто нет. Пролетариями назывались те, у кого никакого имущества не было, а было только потомство (prole). К службе их привлекали лишь в случае крайней необходимости, от налогов освобождали. Но и в принятии политических решений путем голосования они тоже участвовать не могли. Владельцы имущества, adsidui, годились для военной службы и участия в собраниях. В зависимости от их собственности они входили в одну из шести категорий переписи. Система была прозрачной. Богатые платили налоги, но зато и влияли на политику. Бедные ничего не привносили и никакой роли не играли.
Адвокат и писатель Авл Геллий поясняет, что «классики» находились на вершине экономической иерархии, являлись обладателями гигантских состояний, голубой кровью республики, невероятно богатыми людьми. В контексте литературы это слово использовалось как метафора. Одержимость бизнесом проникла в область искусств, и некоторые критики решили, что бывают авторы первого класса, платежеспособные, достойные доверия, которым можно что-то уделять (внимание) и в которых можно что-то вкладывать (время). Внизу иерархии находились писатели-«пролетарии», несчастные папирусомаратели, не имевшие ни собственности, ни покровителей. Нам неизвестно, было ли слово «классики» широко распространено: оно всплывает всего в паре сохранившихся латинских текстов. Настоящую популярность оно обрело после 1496 года, когда его вновь взяли на вооружение гуманисты и оно разошлось по всем романским языкам. С тех пор оно живет и завоевывает новые горизонты. Сегодня применяется не только к литературе, шире – не только к творчеству. Для многих людей «классика» – это всего лишь матч «Реала» и «Барсы».
Разговор о классике, таким образом, неизбежно связан с классовой дискриминацией. Это понятие досталось нам в наследство от эпохи, когда царило иерархическое мировоззрение, высокомерные представления о привилегиях, – впрочем, так бывает практически в любую эпоху. С другой стороны, есть нечто трогательное в том, что слова считаются формой – пусть метафорической – богатства и противостоят вечному верховенству недвижимого имущества и денег.
Как и династии миллионеров, классика
