Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Да и позже греческие и римские произведения довольствовались, как правило, суховатыми, строгими, лишенными полета заглавиями. Нудными, неоригинальными, бюрократическими. Функция их – чисто идентификационная. Состоят они почти всегда из имен нарицательных или собственных, никаких глаголов и подчинительных союзов – ничего подобного «Человеку, который был Четвергом» Честертона или «Когда я умирала» Фолкнера. Существительные и прилагательные в античных заглавиях неэкспрессивны, непоэтичны – то ли дело «Широкое Саргассово море» Джин Рис или «Всемирная история низости» Борхеса. И все же до нас дошла горстка загадочных и ошеломительных в своей простоте заглавий: «Труды и дни» Гесиода, переосмысленное Алехандрой Писарник в поэтическом сборнике «Труды и ночи»; «Сравнительные жизнеописания» (в оригинале буквально «Параллельные жизни») Плутарха; «Наука любви» Овидия, воспринятое Эрихом Фроммом; «О граде Божием» Блаженного Августина, вдохновившее пронзительный фильм Фернанду Мейреллиша о фавелах Рио-де-Жанейро.
Во времена папирусных свитков заглавие и имя автора чаще всего писали в конце, то есть в самом надежном месте «перематываемой» книги, – начало, у внешнего края цилиндра, чаще подвергалось воздействию среды и рвалось. Только в кодексах заглавие заняло «видное» место, лицевую сторону, – но также и корешок. У Блаженного Августина находим сведения, что в IV веке уже было принято искать название на «лиминальной» странице, то есть в самом начале, на «пороге» повествования. Сегодня заглавие – первое, что мы читаем, еще ничего не зная о книге и надеясь, что эта пара слов чуть-чуть приоткроет завесу тайны. Если чары подействуют, кто-нибудь возьмет книгу со стола и захочет узнать о ней побольше.
Только в XIX веке в заглавиях появляется собственная поэзия и они начинают работать как приманки. Когда благодаря массовому распространению газет консолидировался книжный рынок и усилилась конкуренция, писатели стали стараться давать своим произведениям соблазнительные названия. С XIX века по наши дни возникают самые изумительные, самые смелые заглавия. Набросаю-ка я неполный и спорный рейтинг. Награждаются мои любимые названия:
За плотность поэтики: «Сердце – одинокий охотник» Карсон Маккаллерс, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, «Ночь нежна» Скотта Фицджеральда, «Сто лет одиночества» Гарсиа Маркеса, «В час битвы завтра вспомни обо мне…» Хавьера Мариаса, «Генерал мертвой армии» Исмаила Кадаре.
За ироничность: «Полное собрание сочинений (и другие рассказы)» Аугусто Монтерросо, «Сговор остолопов» Джона Кеннеди Тула, «Жизнь способ употребления» Жоржа Перека, «Ну и ночка, родилась дочка» Анхелики Городишер, «Сделайте милость, заткнитесь» Рэймонда Карвера.
За тревожность: «Рви ростки, истребляй детенышей» Кэндзабуро Оэ, «Девственницы-самоубийцы» Джеффри Евгенидиса, «Придет смерть, и у нее будут твои глаза» Чезаре Павезе, «Убить пересмешника» Харпер Ли, «Самоубийцы конца света» Лейлы Геррьеро, «Лживая сука» Марты Санс.
За неожиданность и загадочность: «При Центральном вокзале, там сидела я и плакала» Элизабет Смарт, «Трамвай “Желание”» Теннесси Уильямса, «Все наши вчерашние дни» Наталии Гинзбург, «Шум вещей при падении» Хуана Габриэля Васкеса, «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» Филипа Дика.
За предчувствие тайны: «Надо было сказать “Я люблю тебя”» Хуана Хельмана, «Необитаемый рай» Аны Марии Матуте, «Закрыто по меланхолическим причинам» Исидоро Блайстена, «Эпоха невинности» Эдит Уортон, «Игры позднего возраста» Луиса Ландеро, «Нелепая мысль – больше тебя не увидеть» Росы Монтеро.
Как рождается хорошее заглавие – загадка. Иногда оно является еще до самого текста – «в начале было Слово» – и дает начало всему роману, словно Большой взрыв. Иногда – мешкает, ввергает автора в долгие муки неопределенности, или выскакивает невесть откуда, из случайно услышанной фразы, или его советует знакомый в приступе вдохновения. Есть немало известных историй о книгах, которым писатели хотели дать пресные или дурацкие имена, но благодаря другим людям – друзьям-литераторам, издателям, агентам – идеальное заглавие было найдено. Толстой собирался назвать «Войну и мир» – «Все хорошо, что хорошо кончается»; Бодлер подумывал дать сборнику «Цветы зла» совсем другое название; Онетти предложил «Поместье», а ему подарили «Когда уже не важно»; Боланьо вовремя вразумили и дали понять, что «Буря дерьма» – не лучшая идея, в результате мы имеем «Чилийский ноктюрн». Иногда – очень редко – случается, что вольный перевод оказывается тем самым идеальным заглавием, которое не смог найти автор. «Искатели» – довольно бледное название романа Алана Ле Мэя и снятого по нему классического фильма Джона Форда. А вот безвестного испанского прокатчика настигло озарение, и он придумал гениальное «Кентавры пустыни». Лейла Геррьеро пишет, что в момент этой эпифании, когда нисходит нужное заглавие, ты чувствуешь что-то очень похожее на счастье, потому что название книги – это не просто удачная череда слов, а «теплая нить, навсегда обвившая сердце сюжета».
За долгие века плавания по равнодушному океану времени заглавия превратились в крошечные стихотворения, барометры, глазки́, замочные скважины, сверкающие слоганы, неоновые рекламы, музыкальные ключи, определяющие всю будущую партитуру, карманные зеркальца, пороги, маяки в тумане, предчувствия, ветра, наполняющие собой лопасти винтов.
Что такое классика?
38
Оригинальность вменена в обязанность современному художнику: он должен показывать что-то новое, невиданное. Чем решительнее его произведение рвет с традициями и нормами, тем лучше отзывы. Всякий творец старается бунтовать на свой манер. Мы по-прежнему верны романтическим идеям: свободе – кислороду истинных художников, и величайшей литературе – той, что строит собственные миры, ищет язык, лишенный условностей, и неизведанные формы повествования.
У римлян все было по-другому. Они хотели, чтобы их литература как можно больше походила на греческую. Поэтому они кропотливо скопировали все жанры: эпическую поэму, лирическую поэзию, трагедию, комедию, историю, философию, риторику. Поэтому заимствовали греческую метрику, которая не вписывалась в латынь, – поначалу стихи получались искусственными, фальшивыми. Поэтому, чтобы подчеркнуть братство, строили двойные библиотеки – как башни-близнецы. Они думали, что смогут превзойти лучших, если станут им беззастенчиво подражать. Добровольно согласились с огромным количеством привнесенных ограничений и клише. И, что самое удивительное, при таких строгих нормах эта шизофреническая литература породила-таки несколько шедевров.
Одержимость состязательным духом чувствуется в литературной критике интересного персонажа – Квинтилиана. Он родился в Калагуррис Нассика Юлия – мне нравится звучность этого названия, – ныне Калаорре, километрах в ста двадцати от того места, где я пишу. В 35 году появление на свет в далекой провинции не препятствовало будущей карьере в Риме: если ты происходил из богатой семьи, география тебе была не указ. Квинтилиан рано добился успеха в профессии. Стал первым в истории адвокатом и учителем красноречия, чье жалование оплачивалось из государственной казны. Такую беспрецедентную честь ему оказал император Веспасиан, а Домициан нанял его наставником для своих внучатых племянников. Квинтилиан не стеснялся рассыпаться в похвалах обоим работодателям. В те времена лесть была языком дворцового протокола, и продвигаться по служебной лестнице, не впадая в подхалимство, не получалось. Так или
