Хлеб печали - Станислава Радецкая
Глава двадцать девятая. Руди. За здоровье госпожи Магдалены Флайберг!
После той ночи Руди слег с лихорадкой, и несколько недель он провел между жизнью и смертью. Когда он наконец смог встать и взглянуть на себя в зеркало, оттуда на него смотрел совсем незнакомый ему человек – глаза его окончательно потеряли блеск, став будто каменными; а запавшие щеки невольно напоминали гравюры, на которых скелеты плясали вокруг могил.
- Ничего-ничего, - торопливо утешил его доктор, старавшийся сохранять серьезность. – Мясо на костях нарастет.
Руди потер щетину, и внимательный доктор тут же велел слуге привести цирюльника и принести куриного бульона, чтобы господин мог подкрепиться. Окружающий мир казался на удивление блеклым и грязным, словно кто-то постирал белое белье в илистой реке, и в груди у Руди точно появилась какая-то дыра, сквозь которую задувал холодный ветер.
- Пока вы болели, - услужливо заметил доктор, - приехал ваш друг, епископ.
- Друг?
- Нет-нет, не здешний, - поторопился заметить доктор, - хотя они замечательно поладили и каждый вечер устраивают ужины в честь друг друга. Он привез вам из Тосканы апельсинов и копченую свиную ногу. Каково же было его расстройство, когда я сказал ему, что вам следует пока воздержаться от тяжелой пищи. К счастью, нога точно не испортится.
- А где барон фон Ринген?
- Он уехал еще месяц назад со своей внучкой. Бедная девочка! Попасть под влияние этой гнусной женщины! Она так испортила ее, что однажды, когда я выражал свое сочувствие барону из-за всей этой истории, юная Матильда нарочно наступила мне на ногу, и мне даже послышалась, что она обругала меня старым ослом, - доктор вздохнул, хотя Руди про себя согласился с баронессой фон Нидерхоф.
- А что ведьма?
- Какая ведьма? – искренне удивился доктор. – А-а, вы имеете в виду ту старуху! Ей повезло, что казнь прервалась. Хотя говорили, что ее сожрал оборотень – тоже незавидная участь, как ни крути… Впрочем, я заболтал вас, - спохватился он и отступил на шажок назад.
Руди слабо махнул рукой.
Куриный бульон ему подали в супнице, словно он был князем или на худой конец графом, и слуга заботливо ухаживал за ним, осведомляясь, не нужно ли ему чего. Он не выглядел голодным, и точно, - когда Руди спросил, закончился ли в городе голод, - ответил, что все весьма обеднели, но эту зиму, дай Бог, переживут, а там время переменится. Государь император прислал людей и помощь, соблаговолив оторваться от важных военных забот. «Сами знаете, - самодовольно сказал слуга в заключение, держа половник в руке, как трубку, - турок надо бы проучить. Вот как соберем силы, так и стар, и млад запишутся в имперскую армию, чтобы освободить венгров от их самозванца и влахов от турок!»
Слуга бредил грядущими военными победами, цирюльник, пока брил Руди, мечтал о том, как научит своих сыновей своему ремеслу, и одновременно жаловался на то, какими они растут остолопами. У них было будущее, которого они боялись и ждали. Сам же Руди застрял в прошлом и больше всего хотел повернуть время вспять, всего-то на пару месяцев – и все пошло бы иначе. Жаль, что Господь не идет на такие сделки.
После бритья доктор осмотрел его и с неохотой разрешил спускаться вниз и даже совершать небольшие прогулки, но обязательно под присмотром. Впрочем, он категорически не желал слышать о встречах с друзьями и об их визитах. «Это только взволнует вас, - пояснил он, - и лихорадка может опять охватить ваш мозг, что, несомненно, приведет к ужасным, если не сказать хуже, к трагическим последствиям». Увидев, что Руди хмурится, он предложил ему заняться разбором писем, которые скопились за время его болезни, и Руди саркастически хмыкнул, но, тем не менее, от предложения не отказался.
Письма мало его волновали, но все же они отвлекали его от мыслей о том, что делать дальше. Он лениво перебирал стопку, разделяя их на три неравные кучки: в самой большой лежали неважные и не требующие ответа, в той, что была поменьше, - те, что могли подождать, и, наконец, в самой худой – послания, которые надо было просмотреть немедленно. Чем ближе Руди подходил к концу разбора, тем отчетливей ему чудился знакомый запах духов, словно Анна невидимкой появилась его в комнате, и он даже поднял голову с безумной надеждой, ожидая увидеть ее. Однако свечи горели так же ровно, как и раньше, и в комнате не было никого, кроме него самого и паука, которого не смахнули ленивые слуги.
И все же предчувствие не обмануло Руди. Анна была здесь. Когда он почти разобрал письма, почти в самом низу оказалось еще одно, сложенное дважды. Оно пахло ее духами, и этот милый почерк на конверте… От одного его вида у Руди защемило сердце, и он малодушно спрятал его в шкатулку, не в силах выдержать груза собственной вины.
Руди развернул его лишь через несколько дней, когда зашел в трактир, чтобы скрыться от назойливой опеки доктора и друзей, которые слишком сильно желали его утешить и выходить от болезни. В трактире, среди незнакомцев и слуг, среди стеклодувов, которые отмечали день своего святого покровителя, среди запахов пряных колбас и пива, ему стало лучше: никто, кажется, не желал заговорить с ним и никто не интересовался его делами.
«Прости меня».
Так начиналось письмо, и Руди пролил на бумагу несколько капель пива, потому что его рука вновь ослабла, и ему не хватило сил, чтобы удержать тяжелую кружку.
«Мне не следовало оставлять тебя так внезапно, не сказав ни слова и не попрощавшись, но, думаю,
