Хлеб печали - Станислава Радецкая
- По какой дороге она поехала? – тихо спросил он.
- Н-на юго-запад, - столь же тихо отозвалась служанка и замолчала на короткое время. – Зачем госпожу искали его высокопревосходительство?
- Потому что она ведьма, - неожиданно заявил мальчишка, ковыряя в носу свободной рукой. Руди обернулся к нему и, должно быть, был страшен, поскольку тот чуть не уронил фонарь.
- Я слышал, как они разговаривали сегодня утром, - быстро сказал мальчишка, на всякий случай выставив фонарь вперед. – Они говорили, графиня сделала слишком много, чтобы это можно было простить. И говорили, будто это ее люди сожгли дом старого барона, и что она заодно с вурдалаками и сама нечистых кровей… - последние слова он протараторил, опасливо поглядывая на Руди.
- Башку бы тебе оторвать, - процедил Руди, смерив его взглядом. – Я возьму одну из ваших лошадей, - сказал он двери. – Потом рассчитаемся.
- Но как же!.. – заикнулась было служанка, но кто-то в доме одернул ее, и послышался неразборчивый, смазанный шепот.
- Отдай мне фонарь, и можешь убираться на все четыре стороны - велел Руди мальчишке.
- А деньги, господин? - нахально спросил тот.
- У меня нет с собой денег. Зайти к господину доктору, - Руди буквально выхватил у него фонарь. – Скажи ему, что я просил поощрить тебя.
- Ну да-а, - скис невольный помощник. Такие просьбы частенько заканчивались поркой за наглость, но сейчас Руди было все равно, что подумает мальчишка.
В конюшне он растолкал дремавшего конюха, и вначале тот никак не мог сообразить, что от него хочет господин, и тупо повторял сонным голосом, что госпожа уже взяла самую быструю лошадь, а барон фон Ринген, его высокопреосвященство и кто-то из их людей забрали самых выносливых.
- Много их было? – нетерпеливо спросил Руди.
- Лошадей-то? – недоуменно ответил вопросом на вопрос конюх. – А-а, людей. Сюда заходили четверо, но были еще солдаты, не знаю сколько. Я видел, как они уезжали. Чего случилось-то, господин? Что за суматоха?
- Неважно, - процедил Руди.
Его не покидало ощущение, что он неотвратимо опоздал, и оттого казалось, что конюх движется медленно, словно под водой, лениво седлает лошадь, ведет ее напиться и теряет драгоценное время.
- Вы уж не мучайте животное, - конюх вручил ему поводья и зевнул. – Она – девка нервная, горячая. Не дай Бог напугается, сиганет куда-нибудь да ноги или шею сломает. И куда вас только несет в такую темень? Гроза ведь будет. Уже ни зги не видно. Луна то выходит, то прячется.
Руди не ответил ему. Сесть в седло оказалось неожиданно трудно, и когда он с третьего раза устроился в нем, потный и взъерошенный, ему показалось, что он только что влез на отвесную скалу. Боль от раны отдавала в бок и локоть, словно часть его тела была охвачена пожаром. Он взял фонарь в левую руку, и конюх услужливо отворил перед ним ворота.
Рука вскоре затекла от фонаря, пошел дождь. Вначале он кропал мелко, но затем с востока донесся раскат грома, и свет фонаря дробился и терялся в крупных, толстых каплях. «Я опоздал», - тягучая, безнадежная мысль вновь пришла к Руди, и ему не удалось ее отогнать. Он потерял счет времени и глядел только на дорогу, выхваченную из темноты и дождя слабым светом.
Когда ему показалось, что фонарь сейчас выпадет из его руки, почти в тот же миг он заметил впереди свет, и сердце подскочило к горлу. Господи, пусть это будут разбойники или заблудившиеся пилигримы, взмолился он про себя.
Его огонек тоже заметили, и грубый голос велел ему остановиться и назвать себя. Вместо этого Руди подъехал ближе и выше поднял фонарь: это были солдаты, а за ними угадывалась могучая фигура барона.
- Где она? – спросил он, обращаясь к нему, и барон фон Ринген (чесноком от него несло даже сквозь дождь) выехал вперед, усталый и мрачный, похожий больше на старика, чем на того рьяного мстителя, каким он был несколько дней назад.
- Я и позабыл, как вы упорны, - ответил барон, еле размыкая губы от усталости. – Ее больше нет.
Уже позже епископ расскажет ему о бешеной скачке с солдатами, о том, как Анна пыталась уйти от погони и загнала лошадь, о том, как барон свирепо и жестоко хлестал плеткой солдат, которые осмелились медлить. Они загнали ее на обрыв, и лишь один раз Руди смог дослушать до конца сбивчивый рассказ епископа – как Анна, потеряв рассудок, метнулась к обрыву, под которым тек ручей, и хоть фон Ринген метнулся ей наперерез, он не успел остановить ее. «Он совсем не походил на человека, - сказал потом черный епископ. – Мне показалось, он переменился: его фигура, его лицо… Но, наверное, я слишком устал в тот час; да и дождь шел так сильно, что иногда все путалось перед моим взглядом».
Руди зарычал и направил на него лошадь, с трудом соображая, что делает. Его перехватили, и отняли у него шпагу, и вытащили из седла. У него не хватило сил отбиваться, и он только сжимал челюсти, так сильно, что заболели зубы.
- Я же говорил, он очень болен, - раздался голос барона. – Отвезем его домой. Как бы он не помер у нас на руках. Впрочем, Господь добр. Наверняка смилуется над ним, - он помолчал и буднично закончил: - И над всеми нами.
