Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова
– Я бы тоже могла стать танцовщицей, но видишь, как оно получилось!
– Уездный? Стряпчий? Что это такое? – удивилась Анна.
– Наших родителей сослали ещё до войны, – глухо ответила Мира. – В Россию они так и не вернулись. После смерти отца мать с тремя младшими детьми прибилась к Амакинской экспедиции. Тогда ею руководил Михаил Николаевич Богатых. Хороший человек!
– Надо говорить: «СССР». Ты бы ещё о царе Горохе вспомнила, – весело отозвалась Анна, собирая волосы Миры в хвост. – Ах, как я люблю плести косы! В детстве у меня было много кукол! Ты сказала: с тремя младшими? Сколько же вас всего?
– Георгий – седьмой.
– Я уложу косы вокруг головы. Такую причёску носила моя мама после войны. Тогда такая мода была… в России. – Анна снова разделила волосы Миры на две равные части и принялась плести сначала левую косу.
– Михаил Николаевич Богатых, дядя Миша, был очень хороший человек, – продолжала Мира. – В посёлке его называли Богом. Действительно, Бог мог почти всё. Если б не он, нам не выжить. Жорка всегда ревновал мать к дяде Мише. Да, наша мамка сошлась с Богом. Таких, как она, называли полевыми женами. Жорка до сих пор злится, а ведь, если б не Бог, всего этого не было бы!
Мира взмахнула рукой. Яркий рукав её платья взметнулся, обнажив сухую руку.
– Бог научил Жорку всяким премудростям. В камералке было множество книг по геофизике, и Жорка их читал. Все мы думали, что он станет геологом, а он стал ветеринарным врачом.
Высокую причёску из переплетённых кос Анна закрепила на макушке Миры несколькими шпильками. Фиолетовые и бордовые камни расцветили бледный лоб Миры радужными бликами. Отступив на пару шагов, Анна залюбовалась ею.
– Немного старомодно, но тебе очень идёт. Теперь ты совсем не похожа на цыганку. Где же взять зеркало?
Георгий явился мгновенно, словно прятался в кустах за углом дома и подслушивал. Он принёс очень кстати небольшое зеркало в деревянной раме.
– Ненавижу лес. И тундру ненавижу, – проговорил Георгий. – Потому и не стал геологом. Животные – другое дело. Их надо жалеть и лечить.
– Ты не любишь лес? – спросила Анна. – Weird. Разве сейчас мы не в лесу.
Мира и Георгий дружно рассмеялись и сразу сделались очень похожи, словно родились в один день и час.
– Хочешь, я покажу тебе настоящий лес? – спросила Мира.
– Не знаю… Наверное, идти далеко. Как же ты…
Анна с сомнением уставилась на цветастый многоярусный подол её платья, скрывающий больные ноги. Мира вскочила было, но тут же покачнулась, ухватилась за локоть Анны. Однако глаза её сияли.
– А никуда не надо ходить! Жорка, принеси из кладовки пучок трав. Любой. Бери тот, что лучше пахнет. Госпожа-бабушка, посторонись! Анна, бросай пучки трав на уголья. Нам нужен дым. Много дыма! Жорка, кидай шкуры на хвою, чтобы мы могли сесть возле костра. Анна! Ну, что же ты стоишь?
Мира отдавала распоряжения по-детски звонким голоском, разбудившим в вершинах лиственниц весёлое эхо.
Мира распоряжалась, и все выполняли её указания. Костёр дымил. Мира пела. Слова её песен, выпеваемые на чужом, режущем слух, не понятном Анне языке, будили в верхушках лиственниц насмешливое эхо. Цыганский то был язык или какой-то другой, Анне невдомёк. Просто хорошо и уютно, расположившись вот так возле костра, слушать этот чарующий, низкий, с едва заметным надломом, голос. Задор сменялся грустью, грусть тоской. Тоска разливалась бурным плясовым весельем, плавно переходящим в усталую грусть. Грусть сменялась судорожным, сокрушительным весельем. И так по бесконечному кругу, из конца в начало и от начала к концу.
Дело дошло до того, что Анна нарядилась в одно из цветастых платьев. Она пыталась танцевать цыганские танцы, кружась около костра. Мира смеялась, а её брат оставался серьёзен. У Анны голова шла кругом от дымных ароматов. Наконец, она упала без сил на оленью шкуру. Интонации Миры менялись, и вместе с ними менялось настроение Анны. Последняя песня была, кажется, колыбельной, и Анна уснула.
Её разбудил ночной холод. Зубы стучали от холода, но лицу и животу было жарко. Анна повернулась на другой бок. Теперь спина горела огнём, а лицо и живот, наоборот, мёрзли. Окончательно пробудившись, Анна решила отдать на растерзание ночной прохладе спину и снова перевернулась. Теперь сквозь языки пылающего огня она видела чей-то тёмный силуэт. Ах, если бы это оказался Георгий, как было бы хорошо!
– Негоже спать на земле. Мерзлота забирает силу даже через олений мех. Поднимайся. Пойдём в дом.
Конечно, это Георгий! Анна закрыла лицо ладонями. Детский способ скрыть радость. Она уткнулась лицом в шкуру, чтобы не рассмеяться в голос. Он здесь! Он поддерживал огонь и охранял её сон! Нет, может статься, вовсе не её. Может статься, Мира, его сестра, тоже где-то неподалёку, и его заботы предназначаются любимой сестре, а не чужой женщине.
– А Мира? – тихо спросила Анна. – Где она?
– Она давно в своей постели. Тебя жалко было будить, но теперь уже ночь. Пойдём под крышу.
– Не хочу. Хочу быть здесь. Посмотри, через кроны видны звёзды. Сколько их!
– Ты дрожишь от холода… Я слышал, как стучали зубы.
– Пусть…
Ах, вечно бы лежать вот так и смотреть на любимого сквозь всполохи костра! Он поднялся. Она услышала тихие шаги, возню, снова шаги, и на неё обрушилась несусветная тяжесть пропахших дымом шкур.
– Вот так. Так даже хорошо, что мы здесь. Есть возможность поговорить. Слушай.
– У меня только один вопрос…
– Ну?
– Что такое камералка?
* * *
Камералка – лаборатория, помещение для камеральной обработки материалов полевых изысканий геофизиков и геологов. Там прошло моё детство. Там я стал тем, кто есть сейчас. Теперь молчи и слушай. Я начну с самого начала.
Не кори Поводырёвых. Не считай их преступниками. Не бойся их. Они ничего не сделают тебе, чужачке. Из любви ко мне не сделают, хоть я и неродной их сын. Я расскажу тебе, как познакомился с Осипом и Аграфеной. Узнав, как это случилось, ты смягчишь своё сердце. Это случилось ещё до того, как Мира заболела полиомиелитом. До того как умерла наша мать. До того как Поводырёвы усыновили меня и моих сеструх. Десять лет прошло с тех пор, а они всё такие же. Нисколько не постарели. Думаю, что и двадцать лет назад они были
