Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова
Высоко над её головой в светлеющем небе проплывали кроны лиственниц. Они миновали дощатый туалет, поднялись по ступеням веранды. Над головой Анны вместо розоватого, украшенного кружевом лиственничных крон неба, возникли волны шифера на серых жердях обрешётки. Она слышала топот нескольких пар ног, шорохи и возню.
– Это перебор, Аграфена! – резко заметил знакомый голос.
– Ну, может быть, совсем, чуть-чуть. Она же искала Гамлета. Вот она его и нашла, – был ответ. – Таким образом, все законы гостеприимства соблюдены.
Анну поставили на ноги, и тут же перед ней возникло лицо Миры, красивое и печальное.
– А тебя я вылечу, – отважно заявила Анна.
– Меня? Меня никто не вылечит, – ответила Мира, и Анна изумилась, услышав её голос.
Впервые Мира не пела, а просто разговаривала с ней.
– Я люблю Гамлета, – добавила она. – Оставь его мне.
– Да пожалуйста!
Стремительный, по-купечески широкий жест – и её ладонь ударилась обо что-то твёрдое.
– Отойди-ка, капитан, не то она и тебя зашибёт, – проговорил Георгий.
– А ты говоришь «перекачали». Да она здорова, как бык.
– Зато Мира…
Анна обняла Миру, притянула к себе, хрупкую, податливую, каждая косточка наперечёт.
– Я вылечу тебя, – прошептала она. – Will you dance[86]. У меня в Москве большие связи. Точнее, у моего отца. Он нам поможет. А эту…
Анна недружелюбно посмотрела на топтавшуюся неподалёку Аграфену.
– Мира – моя сестра. Старшая, – проговорил Георгий. – А Аграфена… Она воспитала нас, когда наши родители ушли.
Анна обернулась. Голубые глаза Георгия смотрели на них настороженно. Куда же он дел свои очки? Наверное, в такую погоду в очках неудобно – стёкла всё время запотевают.
– Я так ждала тебя! – выдохнула Анна.
– Зачем это?
– Мне надо в Ч., позвонить тёте Гере. Я нашла Гамлета. Надо ей об этом сообщить.
Глава 11
Эhэкээн (дедушка)
Они сидели на террасе втроём среди развешенных на верёвках платьев. Ветерок заигрывал с цветастыми шелками. Анна разложила на скамье расчёски, гребни, заколки, шпильки, ленты. Этого добра в хозяйстве Миры оказалось во множестве, на большой галантерейный магазин хватит. Подумать только, в самом сердце тайги, среди комарья, такая роскошь! Зачем? Рыб в реке приманивать? Георгий сидел в сторонке с пригоршней кедровых орехов в кулаке. Он сплёвывал шелуху со слишком уж нарочитой разухабистой небрежностью, не сводя глаз с женщин. То ли любовался сестрой, то ли сторожил, подразумевая в Анне какую-то неведомую угрозу. Анна старалась вовсе не смотреть на него. Однако время от времени их взгляды сталкивались, и тогда по спине Анны пробегали стайки щекотных мурашек. Внешне непохожие, но совсем одинаковые по сути, брат и сестра очень нравились ей. Оба. Но Георгий всё-таки больше. Расчёсывая волосы Миры, Анна пыталась представить себе Георгия на трибуне московского ипподрома или прогуливающимся по тротуару Тверской в предвкушении каких-нибудь изысканных приключений, или покупающим триста граммов буженины в нарезку в Елисеевском гастрономе, или…
Георгий смотрел на Анну настороженно, воздвигая между собой и нею гранитный бастион отчуждённости, но порой, оборачиваясь к нему внезапно, она ловила и иные взгляды, которые едва ли могла расшифровать. Восхищение? Умилённое изумление? Благоговение? Ах, не может такого быть! Всё это ей лишь мерещится. Это дымный морок, который опять наводит на неё Аграфена.
Хозяйка безымянной речки действительно время от времени пересекала террасу. Перемещаясь с улицы с дом и обратно, Аграфена хлопотала по каким-то домашним делам: жгла огонь на каменном кострище возле террасы, перемешивала длинной шумовкой душистое варево в котле над огнём. Анна недоумевала: зачем все эти хлопоты, если в доме есть нормальная дровяная плита?
– Госпожа-бабушка готовит отвар для моей ванной, – пояснила Мира. – Мыть сразу всю меня неудобно, потому госпожа-бабушка сначала моет мои волосы, а потом всё остальное. Уходит два полных корыта. Столько воды за один день не наносить, поэтому делим на два дня. К тому же отвар для полоскания моих волос можно приготовить только на открытом огне. На плите получается всё не то.
Ах, уж эта Мира! Не девушка – кукла! Красивая, послушная. Можно купать в корыте. Можно наряжать. Можно делать разные причёски. Волосы – чистый шёлк. На каждое движение расчёски отзываются электрическим треском. Расчёсывать их нелегко – слишком длинные и густые. Зато если уж удастся расчесать, то можно не плести тысячу кос. Можно укладывать их в сложные конструкции. В итоге на голове получится тиара из волос. Аграфена принесла различные причудливые заколки из потемневшего серебра. Анна никогда не видывала таких камней. Долго рассматривала оправленные в металл красные, синие и фиолетовые кристаллы.
– Ты будешь богиней. Царицей Савской. I promise! – приговаривала Анна.
Мира блаженствовала. По лицу её блуждала улыбка упоения, в то время как Анна перебирала и раскладывала рядами её длинные пряди.
– Там, в Москве, ты работаешь парикмахером? – спросила Мира.
– I аm working[87]? – Анна рассмеялась. – Впрочем, да! Конечно! Ещё как работаю. Только вот папа почему-то называет меня тунеядкой. Иногда.
– А кто твой папа?
Анна помедлила с ответом. Как объяснить простоватым лесным жителям род и стиль занятий собственного отца? Мельком глянув на притихшего Георгия, Анна решила не хвастаться, но и лгать этим людям ей не хотелось. Она решила ограничиться самым простым и в то же время близким к истине объяснением:
– Мой папа – бухгалтер, – проговорила она и замерла, услышав, как на доски террасы посыпались кедровые орехи.
– Наш папа был стряпчим, юристом, а мама…
Мира почему-то замолчала, вопросительно глядя на брата.
– А моя мама – домохозяйка, – подхватила Анна. Ей понравилась эта игра: они похваляются родителями, ровно дети. Как мило! – А меня заставляют работать. How sad![88]
Она хотела добавить ещё что-то для продолжения игры. Может быть, перебрать всех своих родственников, обязательно отметив, кто на каких фронтах воевал и какие награды имеет, но Георгий перебил её. Его голос прозвучал резко и, пожалуй, слишком громко. С такими интонациями изрыгают площадную брань.
– А наша мать – цыганка. Отец, уездный стряпчий, подобрал её на колхозной ярмарке неподалёку от Винницы. Пением или танцами она очаровала его, не знаю. Отца я помню плохо, а вот мать хорошо танцевала и пела до последнего часа. От её плясок снег таял! От её песен полярная ночь светилась!
Сказав так, он сбежал по ступням террасы и исчез за
