Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин
Выложив последнюю кашу в свою тарелку, старик хватнул горячего. Задышал, как рыба на берегу. И промычал:
– Приятно отужинать.
– И тебе того же, – закивали дед и внук.
После недолгой трапезы Воинко уложил в костёр два коротких сухих бревна. Пламя ожило, обволакивая дерево. Поёрзав, завернулся в плащ, и огонь согрел спину. Гор поставил перед конём ведро. Запихнув в узкое жерло еле уместившуюся морду, жеребец сипло потянул, а парень погладил коня по длинной гриве. Дед тоже укладывался. Гор опустился на траву за его спиной. Подложив под голову котомку, натянул до макушки плащ, чтоб комары не донимали. Дед с внуком так устали за длинный насыщенный событиями день, что, как только головы коснулись мягких дорожных сидоров, глаза закрылись сами собой.
Потрескивал чуть слышно огонь, поскрипывала какая-то сушина неподалёку, да иной раз тонко звенели комары. А на высокой скале, ухватившись когтистыми лапами за каменный выступ, вертел головой коршун. Воинко оставил птицу в охранении.
Старики проснулись первыми, на заре. Низкое солнце, угадываемое по осветившимся вершинам деревьев, поднималось где-то за клыкастыми вершинами гор. Дул свежий ветерок, раскачивая ветки черёмухи. Зябко передёргивая плечами, поднялись. Несмеян растолкал внука. Тот живо подскочил, потирая заспанные глаза. Втроём встали рядом. Ощущая трепетное утреннее тепло, исходящее от далёкого светила, как по команде, подняли руки. Утреннюю тишь разорвало приветствие русичей: «Ура! Ура! Ура!» Ещё постояли, дыша глубоко и набирая в грудь свежести и бодрости солнечного заряда. И Воинко повернулся к гостям:
– Ну что, русичи, двинули с божьей помощью? – и, не дожидаясь ответа, потянул с земли собранный сидор.
Наскоро умылись. Накинув мятли, застегнули на все палочки – прохладно с утра. Не забыли тщательно убрать следы пребывания на полянке. На ходу подбирая остатки каравая и запивая водой, вышли.
Дорога на хутор Воинко заросла молодым березняком. А кое-где попадались и стройные пушистые кедры. Спасибо запасливой кедровке, закапывающей в мох каждый год тысячи орешков на зиму да забывая про многие из схронов. Но даже по частому молодняку идти было сподручней, нежели по заваленной буреломом окрестной елово-пихтовой тайге.
Привычные к нагрузкам ноги быстро взяли нужный темп, и потекли мимо дремучие заросли непроходимой тайги. Двигались молча, и только когда солнце повернуло на вечер, Несмеян произнёс первую за день фразу:
– Версты две, тудым-сюдым, осталось.
Воинко кивнул, соглашаясь.
– Хорошо, что забыли в городе про эту дорогу, – загудел неспешно ведун, пробираясь между тонких стволов. – Почитай, лет двадцать здесь никто из чужих не ходит. Только наши. Как сожгли варяги хутор, так и забросили воргу. Некому стало её торить. Капище-то я успел словом прикрыть, а вот людей не смог. Не по силам мне то. Три семьи, что жили у нас, – все погибли. Знатный род прервался, – горько вздохнул старик. – Пытали последнего мужика, что в живых остался, путь на капище, словно врага какого, калёным железом жгли – не сказал. Правда, разбойники сами маху дали: народ из домов повыгоняли, факела в избы полетели, а крыши-то соломенные, враз вспыхнули. Ну, народ и не стерпел – все как один бросились на варягов. Те не ожидали. Сперва попятились. Но потом взъярились и ответили. Словно змеи лютые, на детей, баб, мужиков набросились – все с ними бились. А как опомнились, в живых-то уж почти никого и нет. Притащили к ним израненного Жданку, – он покосился на Несмеяна, – твоего возраста мужик. Да бабу из Воробьёвых. Ну, баба та сразу померла – только разок стукнули, не жилец была. А над Жданкой вдоволь поиздевались. Эх, – вздохнул ведун, – хороший род был, ярый. Сколько ещё родов потеряем, сколько смертей да боли Русь примет, пока они своего Исуса[11] нам навязывать будут, одним богам известно.
Дождавшись паузы, Горий встрял с вопросом:
– А правда, в ведах будто сказано, что надолго эта беда пришла и не будет от неё скорого избавления русичам?
Воинко покряхтел неодобрительно:
– В ведах много чего сказано. И такие пророчества есть. Но ещё там сказано, примиренье двух вер будет на нашей памяти. Родится будто светлый человек, который станет великим при жизни и объяснит всем, мол, учение Христа, настоящее, не то, что по заказу писалось… Оно по сути наше, ведическое, и нет в нём противоречий с родноверием. И будут время мира на земле русской и процветание.
– Что, и воевать на нас никто не пойдёт?
Хмыкнув, Несмеян обернулся к внуку:
– Вот это ты сказанул, тудымо-сюдымо. Разве оставят Русь в покое? Не бывало такого и не будет.
– Правду говорит Несмеян. Я и без вед могу сказать, охочих людишек до наших богатств вокруг очень уж много. Но самое главное, чего они боятся, потому-то русичей и сничтожить хотят, это вера наша светлая. Как и сама Русь. Ты же знаешь, русь – это светлое место. Поди, слышал, старушки говорят, пойду, ящичек с россадой на русь вынесу?
– Вестимо, слышал.
– Не случайно нашу землю Русью-то назвали. Люди здесь русые, и земля русая, значит, светлая и чистая. И вера наша светлая, от природы потому что. От бога Рода. А им, чёрным душонкам, Русь понять не дано, вот и ярятся они, не знают, какую смерть русичам выдумать. Да только не получится у них ничего. Выживет земля наша, вопреки всему выживет.
В этот момент, почуяв жильё, всхрапнул позади Трудень, и залаяла приветственно вдалеке собака. Почти тут же в расступившемся молодняке показались соломенные крыши приземистых строений хутора.
– Прибыли, – окинув серьёзным взглядом изрядно заросшее пространство впереди, Воинко незаметно для гостей нахмурился. – Проходите пока вон в ту избу. А я ненадолго отлучусь – проверю, что тут в мое отсутствие делалось. – Не дожидаясь ответа, волхв скорым шагом скрылся в густом ивняке, окамляющем прясло.
Проводив уважительным взглядом Воинко, Несмеян уверенно отправился к указанной избе, сложенной из широких кедровых стволов. Тем более что других жилых помещений поблизости не наблюдалось. Рядом, саженях в тридцати, рядком выстроилось несколько хозяйственных построек, таких же степенных и ладно скроенных, как и изба: два сарая, мастерская с широким навесом. Под ним на формах сохли выделанные и одна почти свежая шкура. За мастерской две небольшие кладовые под одной крышей, наверное, для материала и продуктов, а на близкой окраине под вербами угадывалась симпатичная банька с пристройкой. Судя по зарослям ещё зелёной кислицы[12], там и ручеёк. У ивняка среди жёстких дудок выглядывали крыши-горбушки десятка колод – ульев. Но больше всего Гория поразили остовы печек, словно закоптелые корабли, плывущие по крапивным островам – остатки сожжённых изб когда-то богатого
