Поль Феваль - Горбун
– Может быть, ты ошибся и в темноте принял Анри за горбуна? – строго сказала Аврора.
– Еще чего? В чем угодно можно ошибиться, только не в этом. Они не похожи, как день и ночь.
– Что же ты услышал под дверью?
– Ничего. Ровным счетом ничего. Ни звука.
Мальчик постелил скатерть.
– Где же он так запропастился? – не переставала тревожиться Аврора.
– Ах, госпожа, – сказал Беришон. – Наверное, это известно лишь Господу Богу, мэтру Луи и нашему горбуну. Что ни говори, странно представить в одной компании таких непохожих людей: высокого стройного мсьё шевалье…, я хотел сказать, мэтра Луи и этого колченогого изогнутого крючком беднягу.
– Мэтр Луи – в доме хозяин и вправе сам решать, с кем ему водить знакомство, – рассудительно заметила девушка.
– Конечно, в праве, – согласился Беришон. – Вправе приходить, вправе уходить, вправе запираться наедине с этим согбенным домовым. Что правда, то правда. Но он не в силах помешать соседям судить о нас на свой лад и нести околесицу, от которой у меня вянут уши.
– По-моему, ты сам чересчур много болтаешь с соседями, Беришон, – сказала Аврора.
– Я? – воскликнул Жан Мари. Его голос задрожал от обиды. – Господь Всемогущий! Как можно такое обо мне сказать? Я болтун! Огромное вам на том мерси, мадемуазель. Бабушка, скажи, – он высунул голову в дверь. – Разве я болтун?
– Увы, малыш, это так, – отозвалась Франсуаза. – Не только болтун, но и лентяй.
Беришон молитвенно скрестил на груди руки.
– Какая жестокая несправедливость! Это сущая клевета. Конечно я не ангел. У меня много пороков и грехов, за которые меня, возможно, следует вздернуть на виселицу. Однако, единственно, в чем нет моей вины ни на йоту, это в болтливости. Никто, никогда от меня не слышал ни слова. Просто у меня есть уши, и я мимоходом часто слышу, что говорят другие. Что же тут предосудительного? Чтобы я ввязался в пересуды с этими торгашами и балаболками? Да никогда в жизни! Я выше этого! Хотя… – он понизил голос, – порой это бывает трудно, когда на каждом шагу к тебе пристают с вопросами.
– Значит, все-таки тебя о чем то спрашивают, Жан Мари?
– О, без конца, госпожа.
– Что же именно?
– Так, всякие каверзные вопросы, однако…
Аврора повысила голос:
– Отвечай сейчас же, о чем тебя спрашивают на улице!
Беришон расплылся в невинной улыбке.
– Обо всем: кто мы, чем занимаемся, откуда приехали, куда направляемся, сколько вам лет, госпожа, сколько лет мсьё шевалье, то есть, я хотел сказать мэтру Луи, французы мы, или нет, католики ли, надолго ли здесь поселились, что нас заставило покинуть прежнее место жительства, поститесь ли по пятницам и субботам, (это они о вас, госпожа), где исповедуетесь: в Сент-Осташ или в Сен-Жермен ль'Окзеруа. – Жан Мари перевел дыхание и продолжил: – Там и сям интересуются, почему мы поселились именно на улице Певчих, почему вы, госпожа, никогда не выходите из дома. На этот счет известная своей проницательностью мадам Муанре побилась об заклад с мадам Гишар, что у вас всего одна нога, а вместо второй деревянный протез; и наоборот, почему мэтр Луи слишком часто покидает дом, почему горбатый… вот видите, чуть было не забыл, горбун их интересует больше всего остального. Матушка Балаоль говорит, что он по всем признакам похож на контрабандиста.
– Значит ты, все-таки принимаешь участие в этих пересудах?
– Вовсе нет, госпожа! Почему вы так плохо обо мне думаете? Я лучше любого умею держать язык за зубами. Но это не мешает мне слушать, что кругом говорят. Особенно дамы. Стоит мне ступить на улицу, они начинают ко мне приставать. «Эй, Беришон, херувимчик!», – преграждает мне путь кондитерша, «Поди-ка сюда, я тебя угощу свежим сиропом». Надо признать, сироп у нее действительно очень вкусный. «Нет, – восклицает толстая трактирщица, – сначала отведай моего куриного бульона!» И молочница, и портниха, что перешивает старые меховые шубы, и даже жена прокурора, – все они не спускают с меня глаз. Я, гордо задрав нос, как слуга аптекаря, пытаюсь пройти мимо. Тогда они: мадам Гишар, мадам Муанре, кондитерша, молочница, перелицовщица мехов, все вместе начинают меня допытывать. Вы только послушайте, что и как они говорят, госпожа. Вас это позабавит. Вот тощая сутулая мадам Балаоль в очках, съехавших на кончик носа.
Подражая первой сплетнице, Жан Мари вдруг заговорил трескучим тенором.
«Право же, эта девчушка – мила личиком и недурно сложена». Это она о вас, госпожа. «Ума не приложу, как ей это удается в добрых двадцать лет без настоящей любви?»
Чтобы изобразить мадам Муарне Беришон перешел на фальцет: «Что правда, то правда, – мила, я бы даже сказала, слишком мила для племянницы какого-то слесаря оружейника. Кстати, она действительно его племянница?» «Нет», отвечаю я.
Показывая себя, Беришон почему то переходил на низкий бас, затем, снова взвившись на писклявый фальцет, продолжал: «Тогда может быть дочь, верно, котенок?»
«Нет, не дочь!», ответил я и хотел ускользнуть. Они меня окружили: мадам Гишар, мадам Дюран, мадам Морен, мадам Бертран.
«Если не дочь, то может быть жена?»
«Нет!»
«Младшая сестра?»
«Нет».
«Как же так? Если не жена, не сестра, не дочь, не племянница, то может быть она просто бедная сиротка, которую он где-то подобрал из милосердия. Приемный ребенок?»
«Нет, нет, нет, нет», – закричал я, потеряв терпение, так громко, что они опешили.
Аврора опустила руку на плечо Беришона и, грустно улыбаясь, сказала:
– Ты сам хотя бы понимаешь, что солгал? Кто я есть, как не приемный ребенок, сирота, взращенная милосердием мэтра Луи?
– Вот тебе и на! – удивился Жан Мари.
– В следующий раз, если они тебя начнут допытывать, так и отвечай. Здесь нечего стыдиться. Добрые дела ни к чему скрывать.
– Но, госпожа…, если вдруг мэтр Луи, (наконец, мне удалось с первого раза правильно произнести его имя), если вдруг он это услышит, вы представляете, как он разгневается. Милосердие, сирота и все прочее. Он не любит таких слов, если они говорятся о нем. Разве я не прав, госпожа?
– Благодарение Богу, что говоря о нас, они не произносят других слов, – пробормотала Аврора.
На ее щеках внезапно вспыхнул румянец. Беришон сделал шаг вперед будто намереваясь что-то произнести, но видимо передумал. Аврора это заметила.
– Ты что-то хотел сказать? – голос Авроры задрожал.
– Нет, госпожа, вовсе нет, но…
– Говори, Беришон, не смущайся. Я разрешаю. – Видя его нерешительность, Аврора строго прибавила. – Не только разрешаю, но и требую, говори, что слышал.
Беришон уставился в пол и, теребя в руках тарелку бормотал:
– Не понимаю, зачем нужно обращать внимание на всякую болтовню. Ясное дело, язык без костей. Они еще говорили: «В общем ясно, он слишком молод, чтобы быть ее отцом. Раз он соблюдает такие предосторожности, раз, что держит ее затворницей, значит он не муж…»
