Хлеб печали - Станислава Радецкая
- Почему вы избегали меня, раз соскучились? – спросил он после того, как они нацеловались вдоволь.
- Зачем говорить об этом? – ответила вопросом на вопрос Анна. – Зачем беспокоиться о том, чего нельзя изменить? Есть мы. Есть миг, когда мы вместе. Не будем думать, что скоро зима, а зима всегда приносит разлуку.
- К чему вы клоните?
- Получила весточку от кузена моего мужа, - неохотно ответила она. – Кто-то из моих слуг донес ему о том, что я задержалась здесь из-за вас. Он осыпал меня упреками и проклятьями, обвинил в своеволии, непокорности и транжирстве. Ах, эти люди всегда не прочь посчитать чужие деньги!
- Он хочет рассказать о нас вашему мужу?
- Разумеется. Но ему не хватит пороху. Другое дело, что мой граф сейчас стоит в какой-то венгерской деревушке со всей армией, дважды избежал смерти, перепортил местных девушек, пленил какого-то знатного турка со свитой… Тому подсыпали в еду толченый алмаз шпионы великого султана, и этот турок умер, - внезапно сказала она. – Теперь император гневается. Он думает, что одного пленника было бы достаточно, чтоб знать планы врага. Потому в последнем письме граф больше заботился о том, чтобы я немедленно явилась ко двору и употребила все свое влияние, чтобы умилостивить государя, чем о моей репутации. Вы же знаете, что стоит попасть в немилость, как у тебя больше нет ни земли, ни крестьян, ни дохода…
- А вы не хотите ехать?
- Я не могу оставить вас, - сказала она серьезно.
Он притянул ее к себе, заглядывая в глаза. Под деревьями гулял ветер, и тяжелые капли время от времени ударяли в лицо, так, что приходилось отворачиваться. Они оба продрогли, но ее признание пролило бальзам на сердце Руди, и словно связало его еще больше, окончательно лишив воли.
Когда он вернулся домой, то первым делом заметил пачку писем, лежавшую на конторке. Часть из них показалась Руди обыденными глупостями: приглашения на обеды в количестве четырех штук, просьба дать рекомендацию какому-то юноше ради поступления в университет, льстивое и одновременно нахальное предложение купить французские духи и итальянские ткани, равных которых не найдешь от Эльбы до Рейна, и он отложил их, пообещав себе прочесть и ответить позже. Последнее письмо, однако, было от его друга епископа, и он взял его в руки со смутным недовольством и даже отвращением, предчувствуя дурные вести.
Разумеется, епископ недоумевал, что могло задержать его друга так надолго. Он удивлялся, как могло так получиться, что слухи о ведьмовстве дошли едва ли не до Рима, и собирался конклав, обеспокоенный этим вопросом. Он намекал, что знает об отношениях ведьмы и Руди, и не мог взять в толк, как могло так получиться, если сказано: «отврати свое сердце от всякого зла». Несколько раз епископ написал, что желает, чтобы Руди оставил это место и немедленно возвращался в столицу, чтобы держать ответ за свои действия, ибо в таком случае он может рассчитывать на снисхождение и избежит того, что ждет его дальше, и на третий раз, читая эти строки, Руди чуть было не разорвал письмо от подступившей злости.
Впрочем, худшее было еще впереди; оно таилось в мелком, почти бисерном почерке епископа, который писал так аккуратно и разборчиво, что ему мог бы позавидовать любой летописец древних времен. «До меня дошли слухи, которые заставили безмерно огорчиться, - писал он. – Я не мог поверить в то, что мой друг, которого я знал, как разумнейшего человека, который часть своей жизни отдал Господу и службе Ему, что он забудет свой долг и свои обеты ради женщины. Я бы не стал осуждать вас, будь это какая иная дама, благонравная и скромная, любовь которой украшает и делает лучше. Но вы подпали под чары той, о ком мне не доводилось слышать ничего доброго. Она своенравна, жестока и распутна, но, помимо этого,…» Дальше Руди читать не стал, не желая больше слушать того, что другие люди говорят об Анне, смял письмо и бросил его в очаг.
- Если я был так глуп, что когда-то дал обет никогда не жениться, - сказал он сквозь зубы, трижды глубоко вдохнув, - и согласился быть покорным любому… кто выше меня по рождению или по благословению… Это не значит, что я позволю указывать, что мне нужно чувствовать.
За дверью послышались осторожные шаги, и Руди встрепенулся.
- Не заперто, - мрачно сказал он, ожидая увидеть кого угодно. Но это оказался лишь его слуга, который хотел узнать, что понадобится господину утром.
Глава двадцать третья. Руди. Новый тюремщик
В тюремной башне было зябко, и один из стражников, сопровождавших Руди, то и дело чихал, втягивая в себя сопли и вытирая нос ребром ладони в кожаной перчатке. Второй угрюмо молчал, замыкая процессию, и только время от времени дотрагивался до усов, будто проверял, на месте ли они. На крутой лестнице опять было темно, и свет фонаря выхватывал старые крепления от факелов. На них выступили крупные капли воды; железо потело и плакало в темноте.
- Факелы на лестнице должны гореть всегда, - заметил Руди. Он внимательно смотрел, куда ступает – местами его туфли скользили по гладким ступеням. Стражникам в подкованных сапогах было куда как сподручней.
- Так они чадят, - проворчал угрюмый.
