Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова
После этого молодой маркиз, белый, как известь, с мрачно сжатыми кулаками, с губами, искусанными в кровь, спустился к поджидавшему его у ворот посланцу султана и сказал так спокойно, что сарацин испугался этого спокойствия:
– Передай своему повелителю, что он зря берет на душу еще один грех. Моя святая вера мне дороже отца, матери, всего, что я имею. Да и было бы это не так, я не нарушил бы своих обетов! Если Саладин погубит старика, я получу право именоваться сыном христианского мученика, а это еще больше воодушевит мое войско и подданных!
После этого султан, предприняв последнюю, отчаянную попытку взять город приступом и потерпев неудачу, отступил вместе со всей армией и взял в осаду Триполи, но оттуда был отброшен еще скорее. Пример Тира и бесстрашного Конрада воодушевил защитников этой крепости.
Вдохновился множеством подобных примеров и бывший король павшего Иерусалима. Ги Лусиньян, тоже вкусивший тяжесть магометанского плена и неволи, был выкуплен ценою сдачи одной из прибрежных крепостей и не мог себе простить, что невольно стал причиной такого позора. Правда, крепость была одна из последних – Саладин и так захватил почти все христианские твердыни, но молодой король все равно считал жертву чрезмерной. Кроме того, он не хотел признавать поражения и решился вновь бороться за свой трон. В Тире его встретили холодно: жители не сдавшейся цитадели хотели видеть во главе ее только отважного Конрада. Однако Ги сумел воодушевить многих выходцев из Иерусалима, Бейрута, Яффы и других павших городов и, собрав девятитысячную армию, двинулся к стенам Птолемиады, которую он, как и все франки, именовал Сен-Жан д’Акрой.
Первый штурм защитники крепости отбили с трудом, таким он оказался неожиданным, стремительным и отчаянным, но затем гарнизон укрепился, и началась осада. Весть о ней быстро разлетелась по окрестным городам и странам, унеслась с Востока на Запад, и вскоре к осажденному городу ринулись с одной стороны войска султана, с другой – рыцари и воины чуть не из всех христианских стран.
Птолемиада представляла собой мощнейшую крепость, взять которую было действительно почти невозможно. Она была выстроена на самом берегу моря, и с одной стороны ее неприступные стены отвесно возносились над столь же отвесными, голыми и ребристыми утесами, к которым кораблям опасно было подходить вплотную. С другой стороны, там, где почти до самого горизонта расстилалась равнина, перерезанная несколькими неглубокими реками, по берегам которых росли негустые рощицы, город был окружен глубокими и широкими рвами и обнесен стенами такой высоты, что до их верха не доставали обычные осадные лестницы. Это возле них сгорели замечательные штурмовые башни графа Анри, на которые он истратил чуть ли не все свои деньги. По углам стен еще выше вставали мощные укрепления, с бойницами, с площадками, надежно скрытыми двойными рядами высоких зубцов.
К крепости, правда, можно было подойти с моря: с одной стороны берег образовывал бухту, и там имелась достаточно удобная гавань. Однако вход в нее был прегражден высокой плотиной, выстроенной не одно столетие назад. Оставался лишь узкий проход – два корабля с трудом проходили там бок о бок. В конце плотины не так давно был сооружен мощный форт, с которого лучники и арбалетчики могли легко обстреливать всю бухту, плотину на всей ее протяженности и проход между нею и стеной утесов.
К тому времени, как два великих европейских короля привели свои корабли к осажденной Птолемиаде, прошло уже не менее года. И за это время лагерь христиан успел превратиться в настоящий город.
Вначале каждый отряд поставил шатры на вершинах невысоких холмов, которых на равнине было немало. Вокруг этих холмов вырыли рвы и соорудили деревянные, а кое-где и каменные стены. Потом были вырыты колодцы (вода в реках, особенно в период зимнего половодья, была мутна, и лекари крестоносцев опасались, что она может стать причиной болезней – в лагерях и так немало болели). Бойкие торговцы, явившиеся и с восточной, и с западной стороны (и кого тут только не было!), первыми возвели деревянные дома, в которых устроили лавки. Появились пекарни, две кузницы, разные ремесленные мастерские, вплоть до ткацкого цеха, открытого двумя ловкими генуэзцами, быстро набравшими себе учеников и подмастерьев из числа… сарацин, живших поблизости. На одном из холмов была построена церковь, освященная во имя Святой Троицы, и при ней тут же появилась больница, а затем несколько рыцарей основали общество, занявшееся сбором денег для выкупа пленных христиан, более всего из числа тех, за кого некому и нечем было заплатить. Рыцари-госпитальеры [36] мужественно ухаживали за ранеными, а раненых всегда бывало много: когда не было штурмов и вылазок осажденных, приходилось отражать нападения со стороны равнины. Саладин не дремал и, осторожно избегая генерального сражения, все время старался наносить удары по отрядам, доставлявшим продовольствие, по выставленной на рубежах лагеря охране, даже по небольшим группам пастухов, выгонявших на выпас стада коз и свиней, которых здесь завели достаточно быстро. За прошедший год госпитальерам пришлось лечить и несколько сотен воинов, заболевших неизвестной лихорадкой, от которой около тридцати человек умерли. Появилось кладбище, и тоже в стенах «осадного города» – оставлять могилы своих на возможное поругание неверных христиане не хотели.
Зимою на небольшой базарной площади, которая образовалась между станом Ги Лусиньяна и городком датчан, устроили ярмарку – причем первыми на нее заявились все те же сарацины, привезя самые нужные крестоносцам товары: ткани, масло, корзины, кожаные мешки, конскую упряжь и даже… оружие местного производства!
На естественный вопрос одного из предводителей христиан: «Как это вы продаете нам то, чем мы сможем убивать ваших единоверцев?», купец-сарацин невозмутимо ответил: «Мое дело заработать деньги. Убивать не мое дело. Думаешь, я не продаю оружие Салех-ад-Дину?»
Впрочем, постоянно воевать невозможно. Вскоре между осажденными и осаждающими было достигнуто соглашение прекращать всякие вылазки и нападения в дни самых больших праздников у той и у другой стороны. И появился еще один обычай: в праздники и в базарные дни предводители христиан стали приглашать в свой стан военачальников-сарацин. Те вначале боялись ловушки, но вскоре убедились, что слову рыцаря и впрямь можно доверять, и в дни, оговоренные условиями перемирий, повадились приезжать даже без приглашения.
Иногда они приводили с собой музыкантов. Странные, но приятно звучащие инструменты, на которых те играли, привлекали многих воинов, а прежде всего менестрелей, которым понравились прежде незнакомые, загадочные и сладкие мелодии, и они
