Футляр для музыканта - Михель Гавен
– Зилке. Вторую девушку зовут Зилке, – напомнила Маренн, просматривая график приема лекарств. – Я благодарна вам за вежливость, Гленн, но о музыкальных способностях Джилл я имею прекрасное представление, – она взглянула на Миллера иронически. – В детстве она занималась игрой на пианино, для нее и для сына я нанимала педагога во Франции. Они оба неплохо играли. Но это скорее для их культурного развития. Джилл и сейчас сыграет Бетховена по памяти, хотя я нечасто вижу ее за инструментом. Нет, музыка не оказалась для них любимым предметом. Штефан, как и его отец, имел явные способности в рисовании и хотел стать художником. А у Джилл явный лингвистический дар. Она очень легко осваивает языки, и в этом она похожа на ее литературного кумира – английского писателя Толкина, автора ее любимого «Хоббита» и эльфийских сказаний. На службе ее нередко привлекают к работе шифровальщики, уж не знаю, как она там справляется, все это дела секретные, но мне ее хвалили. Так что тромбон она, конечно, вполне может освоить, я полагаю. – Маренн пожала плечами. – Но все-таки она больше слушатель и поклонник таких талантов, как вы, чем исполнитель. Пожалуй, что у ее подруги Зилке в этом деле получше перспективы, как вы считаете? – спросила она с улыбкой, присаживаясь в кресло рядом с кроватью.
– Как бы там ни было, фрау Сэтерлэнд, для меня визит их обеих – это как живительный бальзам, они словно заново вдохнули в меня жизнь, – произнес негромко Миллер. – Даже если бы у них вообще не было бы слуха и просто никаких способностей, я бы с удовольствием давал им уроки, так как это отвлекает меня от грустных мыслей и воспоминаний. Но могу вас заверить, что поскольку фрейляйн Джилл и фрейляйн Зилке совсем не безнадежные ученицы, то эти занятия дают мне не только радость общения с ними, но и возможность поделиться своим умением. Должен вам сказать, что они меня понимают.
– Ну, я рада слышать, Гленн, что они не безнадежные даже в игре на тромбоне! – Маренн искренне рассмеялась и тут же добавила серьезно: – Джилл сказала мне, что вы спрашивали меня с утра. Вы что-то вспомнили и хотели мне сообщить? Она ничего не спутала?
Она спросила так, словно давая ему последнюю возможность отступить, не передавать ей ответственность за решение, изменить свое намерение. Если бы сейчас он бы сказал, что он передумал, она не стала бы настаивать. Она видела, что Гленн понял ее. Он опустил голову, размышляя, еще раз все взвешивая. Маренн молчала, не торопила его, ожидая, что он заговорит первым. Так же как и он, она понимала: как только имена будут названы, спрятать информацию будет невозможно, жизнь людей, упомянутых им, сразу же окажется под угрозой. Но и не сказать ничего он не мог – его спасли на побережье, поместили в госпиталь, лечили исключительно для того, чтобы он дал нужную информацию. Во всяком случае, только ради этого была получена санкция высшего руководства на проведение лечения. Он был военнопленным, он находился в руках противника, выхода у него не было, и он прекрасно осознавал это.
– Наверное, если я останусь жив сейчас, мне до самой смерти придется раскаиваться в том, что я должен сейчас сделать, – произнес Миллер глухо. – Мне придется стыдиться своего поступка, таить его в себе, никогда не рассказать ни Хелен, ни детям, каким образом я купил себе свободу или, по крайней мере, жизнь. Люди, с которыми я должен был встретиться в Париже, являются противниками фюрера, который враг США и мой личный враг, если желаете знать, так как я ненавижу расизм в любом его проявлении.
Он посмотрел на Маренн в упор, ожидая ее реакции. Но она молчала, однако выражение ее лица совершенно не переменилось. Она ведь и прежде нисколько не сомневалась в том, что он сейчас говорил ей, более того, работая в главном госпитале войск СС, нося погоны оберштурмбаннфюрера СС, она полностью разделяла его взгляды. Кого-то еще он мог бы удивить или убедить, но только не ее!
– Однако я не могу не чувствовать благодарности к вам, фрау Сэтерлэнд, – продолжил Гленн после паузы. – И я понимаю, что ваши начальники спросят с вас, исполнили ли вы их поручение. Без вас, без вашего участия я не мог бы находиться здесь, не мог бы даже иметь надежды снова увидеть Хелен и детей, пусть даже призрачной. Я бы давно кормил собой рыб на дне Ла-Манша. Поэтому я скажу все, что мне известно. И очень надеюсь на вас, фрау Сэтерлэнд. Я думаю, – он помолчал, пристально глядя на нее. – Я почему-то думаю, – повторил он. – Я даже уверен, что вы знаете, что вы сможете использовать эту информацию верно.
«Да, вы правы, музыкант Гленн Миллер, – подумала Маренн про себя. – Мне придется взять на себя этот груз за вас. И что еще из всего этого получится – неизвестно. После того как вы сообщите мне вашу информацию, жизнь всех этих людей будет зависеть от меня. И, вы надеетесь, я с этим справлюсь? Я попробую».
– Я слушаю вас, Гленн, – ответила она сдержанно. – Вы правы, я сделаю все, что смогу. Я вам обещаю.
Она увидела, как лицо его прояснилось, словно ему стало легче, муки совести утихли, с души свалился груз. «Теперь этот груз перекочует ко мне, – подумала Маренн иронично. – А он будет спокойно писать музыку. Что ж, пусть так. Во всяком случае, на данный момент у меня больше возможностей спасти заговорщиков, чем у него. Его возможности равны нулю. В конце концов, если все не раскроется здесь, его заберет к себе гестапо, и в тюрьме под пыткой он долго не выдержит. Они умеют развязывать языки. Тогда уж судьба тех людей, с которыми он должен был встретиться в Париже, совершенно точно решится быстро и жестоко. Им не на что будет рассчитывать, кроме как на гестаповский подвал и казнь».
– Мое задание состояло в том, – Гленн начал глухо, и им обоим казалось, они слышат, как шуршат бабины с намагниченной пленкой на магнитофонах гестаповской «прослушки», – чтобы после концерта в зале «Олимпия», который должен был состояться на Рождество 25 декабря, встретиться с некоей особой, которую генерал Арнольф назвал сначала ее псевдонимом, под которым она проходила в картотеке спецслужб, Николь. Эта Николь была долгое время агентом движения маки в Париже. Позднее в доверительной беседе генерал сообщил мне, что настоящее имя этой особы Жюли Делакруа. Она танцовщица кордебалета, хорошо известна в богемной среде, часто посещает концерты и вечеринки. Он так и выразился. «Такая публика – идеальные агенты. Они везде бывают, их все знают, они все слышат, и их никто не подозревает из-за их показного легкомыслия и доступности». Генерал сообщил мне, что сама Жюли предложила ему прислать в качестве связника меня, когда узнала, что я собираюсь дать концерт в Париже, так как она считала, что нет ничего странного во встрече музыканта
