Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Эрих тоже присел, его начала раздражать назойливость солдата.
– Ты имеешь в виду немецкого поэта Хайнриха Хайне? – на смеси немецких и русских слов спросил он.
Солдат уставился на него, пытаясь понять, что произнес немец.
– Нет, – он недовольно затряс головой, удивляясь тупости немецкого заключенного. – Я говорю о другом, я говорю о поэте Генрихе Гейне, – громко и отчетливо произнес он.
До Эриха дошло, кого имел в виду солдат, но уступать он не хотел. Игра в непонимание его забавляла, ему хотелось продолжить ее.
– У нас нет такого поэта, как Генрих Гейне, – намеренно искажая язык с твердым «г» произнес он. – У нас был поэт Хайнрих Хайне, – на легком выдохе сказал он, – и другого не было.
Солдат был в полном недоумении. Он не понимал этого немца. Было чему удивляться. В школе учитель говорил ему о великом немецком поэте Генрихе Гейне, который писал прекрасные стихи, они учили их наизусть, а этот немец утверждал, как понял солдат, что такого поэта у немцев никогда не было. Он что врет? Ничего не знает? Или совершенно безграмотный? Гитлер отбил ему все мозги?
Эрих понял, что надо прояснить ситуацию.
– Ты, наверное, имеешь в виду немецкого поэта Хайнриха Хайне? – медленно и членораздельно сначала по-немецки и частично по-русски произнес он.
– Да нет же, – упорствовал солдат. – Не Хайне, а Гейне. Так говорил нам учитель в школе. Он не мог ошибиться. Гейне написал «Книгу песен», романтическую лирику. Еще поэму «Германия. Зимняя сказка». Он дружил с Карлом Марксом.
Эрих задумался. Стоило ли объяснять русскому разницу между одними и теми же словами на разных языках произносимыми по-разному? У него не хватало запаса русских слов, а русский солдат не знал немецких. Им обоим не хватало знания чужого языка! Отсюда непонимание. Отсюда вражда?
– Да, – продолжал солдат, как бы размышляя сам с собой. – Генрих Гейне – это да! Это лучшая немецкая литература, это еще «Лореляй», – и он неожиданно стал напевать знакомую мелодию.
И вот ведь что странно, поддержать эту мелодию Эрих не мог. Он ее почти забыл. Ее давно исключили из преподавания немецких песен в школе. И если она где и звучала, то говорили, что ее сочинитель из народа, он неизвестен.
– Ich weiss nicnt, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin…[8]
Солдат затянул песню фальцетом. Пел он, конечно, плохо. Фальшивил, но воображал, что исполняет стихи великого немецкого поэта Генриха Гейне. Хотел поразить заключенного немца своими знаниями. Смешной парень. Собственно, он был по-своему прав.
Они двинулись в путь. Эрих молчал. Теперь русский солдат был уверен, что сопровождаемый им немецкий заключенный абсолютно безграмотный. Гитлер лишил их элементарного образования. Как быть? Эрих просто не мог объяснить русскому солдату, что великий немецкий поэт Хайнрих Хайне в нацистской Германии был под запретом. Никто никогда не упоминал, что Хайне родился в Дюссельдорфе, что учился он в Геттенгине, Бонне и Берлине. Его книги сжигали в 1933 году. Костры горели в Берлине, перед зданием университета, где Хайне учился. Конечно, это было варварство, дикость. И потом мало кто отваживался хранить его книги в домашней библиотеке. Хайне был запрещен по одной простой причине – по своему происхождению он был евреем, как и его друг Карл Маркс. А затрагивать тему еврейства Эриху не хотелось, он не смог бы объяснить русскому солдату, почему Хайне запрещали в Германии. Запрещали не только Хайне. И он решил поучаствовать в пении. Тем более что в некоторых местах солдат полностью перевирал мелодию. Эрих подхватил и запел. Но на октаву ниже. Ему не нравился фальцет солдата.
– …Сказка из древних времен не выходит у меня из головы…
Худо-бедно, но теперь у них получился русско-немецкий дуэт. Солдат стал прислушиваться и подражать. Песня звучала на двух языках, у нее появилась ведущая мелодия. И теперь оба получали от пения удовольствие. И теперь оба улыбались друг другу и шагали почти в ногу. Мелодия сумела объединить двух чужих людей. Она обоим понравилась. И они горланили ее, никого не стесняясь. В этом совместном пении была своя прелесть. Растаял лед недоверия. Солдат широко улыбался, Эрих стал смелее улыбаться в ответ. Временами у них получался настоящий мужской дуэт.
– И воздух прохладен, и вечер настает, и спокойно катит свои волны величавый Рейн…
Наконец Эрих увидел тот самый величавый, овеянный легендами Рейн. Вот и набережная, рядом с ним Альмут Вагенхаус. Он вспомнил тот летний вечер, когда они катались на катере, плыли в низовье, дошли до мест, где из бурливой воды торчали высокие мощные скалы. Освещаемые красными заходящими лучами солнца, они очаровывали своим мрачным обликом, на самом верху скалы сидела чарующая дева, Лореляй, она распустила светлые волосы, расчесывала их золотым гребешком и напевала чудную мелодию, которой завлекала проплывавших мимо моряков. Эрих увидел того капитана, который соблазнился прелестями золотой девушки, направил свое судно на рифы, и его суденышко разбилось, он утонул, а душа его улетела на небо.
Он с Альмут частенько прогуливался по Рейнской набережной. Потом шли к ее подружке, где их ждала освобожденная комнатка. Тучный муж Альмут, драматург Вагенхауз, конечно, догадывался, с кем проводила вечера его жена. Он ревновал, бесился, но ничего не предпринимал. Он боялся ее потерять. А вот Эрих не ревновал и не бесился. Может быть, потому что по-настоящему Альмут не любил. Перед ней он изливал свою душу, но горения в сердце не было. Это Альмут кипела, она тянулась к нему. Хотела хоть на время забыть вечно морализирующего мужа, искала себе объект для любви и ласки, думала пристать к другому прочному берегу. Но Эрих прочным берегом не оказался…
– Эй, немец, очнись, ты чего уставился ввысь? Лагерь на земле, а не на небе. – Тонкий голос солдата вывел его из небытия, оторвал от приятных мыслей и картин. – Скоро будем на месте. Это хороший лагерь, лагерь гут, свободная Германия тоже гут, а Гитлер капут.
Они двигались теперь мимо жилых построек, на которых трудились, как заметил Эрих, такие же, как и он, оборванные и худые военнопленные, прошли через поле, через рощу и приблизились к длинному серому забору с колючей проволокой. На проходной солдат остановился. Переговорил с охраной, и они оказались на территории лагеря. Слева и справа располагались одноэтажные деревянные бараки – жилье для военнопленных. Солдат провел его в один из таких бараков с вывеской над дверью, который, как позднее узнал
