Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Дверь открылась, и вошел еще один офицер в светлом меховом полушубке. Он небрежно скинул полушубок на скамейку (судя по погонам, гауптман, по-русски капитан), сел на пододвинутый ему табурет прямо напротив Эриха. Офицер был в темно-зеленой форме, на голове шапка со звездочкой. И начался первый, самый утомительный и длинный в жизни Эриха допрос.
Его удивило, почему солдаты и офицеры в помещении не снимают головных уборов. У русских так принято? Говорил капитан на плохом немецком и требовал ответы на десятки вопросов, которые, как казалось Эриху, не имели отношения к двум немцам, добровольно сдавшимся в плен. Откуда они родом, зачем совершили побег, кто им помогал, состоят ли они в партии нацистов, есть ли у них в батальоне организация «Свободная Германия», есть ли в батальоне коммунисты, где находится Гитлер, сколько еще немцев готово сдаться в плен, какова численность батальона и какие орудия в нем.
Вопросы повторялись. Эрих уже устал, ему хотелось пить, но приходилось снова и снова отвечать на эти дурацкие вопросы. Почему капитан ничего не записывает? Почему он пытается поймать его на противоречиях? Они же добровольно пришли, они поверили русской листовке, зачем он сбивает их с толку? Принимает за шпионов? Вошла девушка в военной форме, села за большой стол, принялась крутить ручки телефонов. Она звонила и отвечала на телефонные звонки.
Андреас не открывал глаз, закусил нижнюю губу и чуть-чуть покачивал головой. Эрих понял, что это от боли, от незнакомой обстановки.
Капитан в шапке с красной звездочкой продолжал свой допрос:
– Какое у вас звание? Расскажите о своем социальном происхождении, о членстве в партии.
Лейтенант в углу за столиком что-то писал. Заносил показания? И вдруг вопрос:
– Вы видели Гитлера?
Эрих посмотрел на капитана с непониманием. Его вопрос был задан в шутку или всерьез?
– Да видел, – негромко произнес он и понял, что совершил оплошность.
– Вы с ним часто встречались? – тотчас последовал вопрос.
Эрих не выдержал.
– Я видел его на картинках и в документальных фильмах, – ясно и отчетливо произнес он, глядя в глаза капитану. – Гитлер – глава немецкого государства и партии. Но меня он к себе не вызывал.
Русский офицер ухмыльнулся, подошел к столу, о чем-то переговорил с девушкой, та опять стала крутить ручку телефона и потом громко закричала в трубку. Эрих ничего не понимал. Человек в шапке с красной звездочкой вытащил папироску. Размял ее и закурил. В помещении было душно от раскалившейся печки, а тут поплыли еще круги сизого дыма. Эрих закашлялся. Андреас открыл глаза, слегка застонал и тоже закашлялся. Девушка что-то сказала русскому капитану, тот снова усмехнулся. Но разогнал рукой дым и вышел из помещения. Эрих посмотрел на Андреаса.
– Ну что, дружище, будем приспосабливаться, похоже, мы тут не очень желанные гости. Как ты себя чувствуешь?
– Терпимо, терпимо, – зашептал Андреас, – но плечо болит все сильней. Я не выдержу, здесь очень жарко, у меня болит голова. Попить бы.
Девушка стала крутить ручку еще одного телефона и что-то снова настойчиво кричала в трубку. Наконец вошел капитан.
Андреас покачал головой:
– Мне тут все чуждо, незнакомо, они так кричат, а я ничего не понимаю.
– Другие страны – другие привычки, дорогой Андреас. Нам придется приспосабливаться.
Русский офицер тотчас подошел к ним.
– Никаких разговоров. Ждите, сейчас за вами приедут. Первый ты, раненый, – и он пальцем указал на Андреаса.
– Мы хотим вместе, – сказал Эрих, – мы друзья.
– Никаких «друзья», – строго ответил капитан. – Он раненый, его надо в госпиталь. А вас отвезут в полк. Так что сидите и ждите своей очереди.
К офицеру подошла девушка и что-то сказала. Капитан повернулся к Андреасу.
– Давай, поднимайся, Ганс, машина подошла. – И, повернувшись к Эриху, сказал уже более спокойно: – А вы оставайтесь.
Андреас с трудом поднялся, под глазами у него образовались темные круги. Хотел подойти к Эриху, попрощаться, но капитан не очень вежливо ухватил его за рукав и потянул за собой.
– Машина ждет, надо быстрее, быстрее, Ганс.
Но Андреас его не понимал. Глаза его расширились, он не хотел уходить от своего друга. Капитан в зимней шапке потерял терпение:
– Ну, давай же, Ганс! Ты чего упираешься? Машина ждать не будет!
Он взял Андреаса под руку и потащил его к двери.
– До встречи, Эрих, – крикнул Андреас, и его лицо исказила гримаса боли. – Я скоро поправлюсь. Я тебя найду! – Потом он резко повернулся к человеку в зимней шапке и громко сказал ему: – Отпусти мою руку, я не собираюсь убегать, мне же больно!
21. Хайне, а не Гейне
Конечно, в лагерной жизни есть свои преимущества. Это все-таки мирная жизнь. Никто не стреляет, не надо ходить на передовую, докладывать фельдфебелю, слушать его глупости, а главное, человек остался цел и невредим. Но есть и масса минусов: изнурительная работа, плохое питание, грязные бараки, вооруженная охрана из русских солдат, которых трудно понять, неизвестно, что они хотят. И тоска по общению со знакомыми камрадами, тоска по дому.
Когда появляется свободное время, когда не знаешь, чем себя занять, то остается одно – смотреть на забор, на колючую проволоку, смотреть до тошноты в горле, до головокружения. От этого можно сойти с ума. И невольно появляются свербящие голову мысли: зачем бежал, зачем пришел к русским, оставался бы со своими камрадами. И почему-то вспоминались слова присяги: «Клянусь Богу, что буду служить фюреру Адольфу Гитлеру, германскому государству, народу… я немецкий солдат и отдам свою жизнь…»
Он обманщик, клятвопреступник, зачем это сделал? Пусть убили бы, пусть сделали бы инвалидом, но не чувствовал бы такой подавленности, униженного положения военнопленного. Его превратили в подневольного раба, сделали безответной скотиной. К чему такой плен, что он ему дает? Какую свободу?
Эрих сжимал руками голову. Закрывал глаза, затыкал уши, не хотел ничего видеть и слышать. Не помогали попытки вспомнить лица театральных актеров, выступления на сцене, посиделки в кнайпе, шутки, смех. Эти воспоминания не раз выручали его на передовой в блиндаже, на коммутаторе. А в плену он забыл даже мать и отца. Картины сладостного прошлого не появлялись. Ни разу не вспомнил он ни о Блюмхен, ни об Альмут, ни разу не представил синие глаза Моники, ее подвижные пальцы на клавишах. Даже беседы с Андреасом не приходили в голову.
