Бернард Корнуэлл - Враг стрелка Шарпа
– Отучайте его от этих глупостей, леди! Ничего, кроме сала!
Аккуратно пережёвывая ароматное мясо, она кивнула и спросила:
– А какие приправы, полковник?
– Прекрасная леди, – укоризненно произнёс Дюбретон, – молоденькая птичка не нуждается в приправах. Старая птица – другое дело: чабрец, петрушка, лавровый лист.
Вилка с наколотым ломтиком куропатки замерла у её губ:
– Я запомню ваш совет, полковник: всегда брать птичку помоложе.
Её колено плотно прижалось к колену Шарпа.
Ординарцы поставили каждому из гостей дополнительный бокал, налив туда другого вина, более светлого оттенка, нежели первое. Дюбретон остановил Шарпа, взявшегося было за бокал:
– Нет, майор. Кларет (так вы, по-моему, его называете?) к основному блюду. Приберегите, не пожалеете!
Драгун слева от Жозефины, обнаружив, что его лишили великолепного вида, восстановил справедливость, придвинувшись к португалке. Сэр Огастес с шумом отпихнул недоеденную куропатку, печально глядя на то, как его дама очаровывает француза, кокетливо трогая серебряный галун его эполета и расспрашивая, чем капитан его чистит. Шарп про себя ухмыльнулся. Непревзойдённая, как всегда. Её надёжность была равноценна надёжности дешёвого клинка, ломающегося от первого же удара, но власть над противоположным полом с годами не ослабела. Шарп вдруг поймал короткий взгляд Дюко. Блеснули стёкла, и на долю секунды Шарпу показалось: рябой майор знает, что творится под столом.
Гарри Прайс азартно разъяснял француженкам тонкости крикета на чудовищной смеси французского и английского:
– Он подаёт шар, ла баль, уи? Он его фрапе ле батон! Комса? – изображая ножом подачу, лейтенант задел бокал и тот громко зазвенел.
Все повернулись к лейтенанту. Прайс блудливо улыбнулся. Французский майор пришёл ему на помощь:
– Тот самый парень? Он бросает и попадает?
– Нон! Нон! Нон! – лейтенант промочил горло, – Онзе омме, уи? Ун омме подаёт шар э ун омме фрапе. Диз ловят. Ун омме с утр стороны комме ле парень, который подавал. Компре?
Французский майор пересказал «правила крикета от лейтенанта Прайса» товарищам, часто повторяя «ун омме» и «фрапе». Его повествование прерывалось взрывами смеха. Смех был непринуждённым, зал – тёплым, вино – приятным. Рождественский вечер с французами? Шарп сыто откинулся на спинку стула. Как обидно и неправильно, что эти люди, сегодня любезно передающие соль, весело поддевающие друг друга, возможно, уже завтра будут остервенело рвать друг другу глотки. Прайс предложил поучить французов крикету поутру, но интуиция Шарпа твердила: завтра им предстоят иные игры.
Ножка Жозефины, обвившаяся вокруг ноги Шарпа, затихла. Португалка, затаив дыхание, слушала рассказ драгуна о балу в Париже. Париж был её заветной мечтой. Сказочный город, где прекраснейшие дамы ступают по роскошным коврам, а сверкание хрустальных люстр соперничает с блеском золотой канители мундиров. Пользуясь тем, что Жозефина полностью захвачена речью француза, Шарп решил убрать свою ногу, но двигаться было лень. Кроме того, он всегда испытывал слабость к красивым женщинам. Шарп посмотрел на сэра Огастеса. Тому приходилось нелегко: Дюко громил его творение, громил аргументировано и обоснованно. Неожиданная осведомлённость майора то заставляла Фартингдейла бледнеть, то вгоняла в краску. Шарпу не было его жалко, наоборот, он вдруг понял, что, если вечером Жозефина даст ему шанс, он им воспользуется.
Солдаты убирали тарелки с объедками куропаток. Дюбретон осведомился:
– Вы раскраснелись, леди Фартингдейл. Прикажете открыть окно?
– Благодарю вас, полковник, нет.
Румяное личико, обрамлённое тёмными кудрями, притягивало к себе мужские взгляды. На этом обеде она царила всецело и безраздельно.
Хлопанье кухонных дверей знаменовало подачу главного блюда. Дюбретон снова хлопнул в ладоши:
– Леди Фартингдейл! Сэр Огастес! Дамы и господа! Простите нас великодушно. Сегодня не будет ни традиционного гуся, ни свиной головы, ни жареного лебедя. Увы и ах! Даже говядиной мы не в состоянии попотчевать дорогих гостей! Умоляю, не судите строго наше главное кушанье, как бы просто оно ни было. Майор Шарп, позаботитесь о леди Фартингдейл? Сэр Огастес, позвольте?
Главное блюдо состояло из трёх частей, разложенных на отдельных тарелках: мясо, отдельно бобы. Их дополняло то, что заставило Шарпа забыть о сытости и вновь наполнило рот слюной; то, что Шарп любил больше всего на свете: жареная картошка… Подрумяненная, хрустящая… Мгновенно сопоставив число гостей с числом тарелок и количеством лакомства на каждой, Шарп предложил Жозефине:
– Будете, миледи?
– Нет, майор.
Она прижималась к нему коленом. Что нашло на сэра Огастеса? Неужели он ослеп? Жозефина была так близко к Шарпу, что их локти соприкасались. Была пора, когда Шарп без колебаний убил бы за эту женщину. В те далёкие дни он ни за какие коврижки не поверил бы в то, что жгучая страсть за пару лет остынет до простого влечения.
– Вы уверены?
– Да, конечно.
Более не чинясь, Шарп переместил клубни из тарелки португалки в свою, прикрыв излишек бобами.
Убедившись, что никто не обойдён порцией, Дюбретон наполнил свою посудину:
– Ваши английские сердца должны ликовать, ведь у вас на тарелках любимое блюдо герцога Веллингтона. Баранина!
Если это и была баранина, то она разительно отличалась от виденных Шарпом склизких малоаппетитных ломтей, с охотой поедаемых Пэром. Дюбретон просветил:
– Кладёте баранину на сковороду, даёте ей пустить жирок, добавляете чесночную колбасу и половину утки. В идеале полагалось бы гуся, но, увы! Затем тушите всю эту роскошь в бобах, к столу подаёте раздельно.
К тайному восторгу Шарпа картошка вышла на славу: под жёстким ломким панцирем исчезающее-рассыпчатая мякоть. Каждый кусочек буквально взрывался на зубах. Шарп запивал всё кларетом и понимал, почему Дюбретон советовал приберечь его для главного блюда. Вино, словно дирижёр, заставляло звучать каждую из составляющих блюда отдельно, и, вместе с тем, сводило их в один оркестр, играющий фантастическую симфонию вкуса. Будучи на седьмом небе от удовольствия, Шарп искренне улыбнулся двусмысленной остроте Гарри Прайса, изрёкшего, что бобы не дают затухнуть искре его самоуважения, ибо, поев бобов, он всякий раз дивится, какой крепкий дух таится в его тщедушном теле. Лёгкую неловкость разрядил Дюбретон вопросом о том, правда ли, что в Лондоне газом освещают улицы? Шарп подтвердил и, по просьбе мадам Дюбретон уточнил, что газовое освещение проведено на Пелл-Мелл-стрит. Англичанка печально вздохнула:
– Пелл-Мелл… Я не была там девять лет.
