Бернард Корнуэлл - Осада Шарпа

Бернард Корнуэлл

Осада Шарпа

Перевод с английского Евгения Шапошникова

Посвящается Бреним МакНайт, Терри Фарранду, Брайану Торнли, Диане Колберт, Рэю Стилу и Стюарту Вилки

Глава 1

До Сретения[1]1814 года оставалось всего 10 дней, и атлантический ветер принес промозглый ливень, который хлестал по узким мощеным улочкам и стекал с крыш по сломанным водосточным желобам, поднимая уровень воды во внутренней гавани Сен-Жан-де-Люза.[2] Это был зимний ветер, жестокий как обнаженное лезвие, уносивший дым из труб к низким январским тучам, покрывавшим юго-запад Франции, где у британской армии имелся небольшой плацдарм.

По мостовой Сен-Жан-де-Люза на усталой и грязной лошади ехал британский солдат. Он наклонил голову, проезжая под деревянной вывеской пекарни, задел лошадью повозку с рыбой и спешился на углу, где стояла железная тумба, используемая в качестве коновязи. Он привязал лошадь и взвалил на плечо седельные сумки. Было очевидно, что ему пришлось проделать долгий путь.

Он пошел по узкой улочке, отыскивая дом, который знал только по описанию: дом с синей дверью и полоской зеленой черепицы над ней. Он поежился. У его левого бедра висел в ножнах длинный кавалерийский палаш, а на правом плече — винтовка. Он помог женщине в черном платье, согнувшейся под весом корзины с омарами. Она улыбнулась вражескому солдату, благодаря его за эту маленькую любезность, но когда он скрылся за спиной, перекрестилась. У солдата было суровое лицо со шрамом, в чем-то привлекательное, но все равно это было лицо человека, привыкшего убивать. Она вознесла молитву заступнику за то, что у ее сына тихая, безопасная должность во французской таможне и ему не придется столкнуться на поле битвы лицом к лицу с таким человеком.

Тем временем солдат, не подозревавший, какой эффект произвело его лицо, отыскал синюю дверь под зеленой черепицей. Дверь, несмотря на холодную погоду, была приоткрыта, и он без стука толкнул ее и прошел в прихожую. Там он сбросил с плеча на изношенный ковер свою поклажу и винтовку, и поймал на себе раздраженный взгляд британского военного доктора с покрытыми засохшей кровью рукавами рубашки.

— Я знаю вас, — сказал он.

— Шарп, сэр, личные волонтеры Принца Уэль…

— Я же сказал, что знаю вас, — прервал его доктор. — Я вытащил из вас мушкетную пулю с трюфель величиной после Фуэнтес-д`Оньоро, я помню.

— Конечно, сэр, — Шарп вряд ли бы смог забыть это. Полупьяный доктор с проклятьями ковырялся в его теле при свете грязного огарка свечи. А сейчас эти двое стояли за дверью комнаты подполковника Майкла Хогана.

— Вам туда нельзя, — одежда доктора была пропитана уксусом в асептических целях, и он наполнял комнату своим резким запахом. — Разумеется, если вы не хотите умереть.

— Но…

— Да мне то что, — доктор вытер ланцет полой рубашки, и бросил его в свою сумку. — Если желаете заполучить лихорадку, майор, входите. Он поплевал на устрашающего вида медицинский инструмент, напоминающий долото, оттирая пятно крови, и пожал плечами, видя как Шарп входит внутрь комнаты.

Комната Хогана отапливалась огромным камином, и пламя шипело, когда в дымоход попадали капли дождя. Сам Хоган лежал на кровати, укрытый одеялами. Его знобило и одновременно бросало в пот. Лицо было серым, кожа покрыта потом, глаза налились кровью. Он бормотал что-то про слабительное из иссопа.

— Марсели у него сорвало ветром, — раздался за спиной у Шарпа голос доктора. — Его лихорадит, видите. У вас к нему дело?

Шарп взглянул на больного Хогана.

— Он мой друг, — он повернулся и посмотрел на доктора. — Весь последний месяц я был в Ниве. Я знал, что он болен, но…, - он запнулся.

— Хотел бы я дать вам надежду, — мягко сказал доктор.

— Но вы не можете?

— Ему осталось два дня, максимум — неделя, — врач надел сюртук, который снял, пока пускал Хогану кровь. — Он укутан в одеяло, я регулярно пускаю ему кровь, и даем ему внутрь порох и бренди. Сделать более нечего, майор, кроме как молиться о милости божьей.

В комнате стоял запах рвоты. Когда Шарп подошел к постели, на лице выступил пот от жара, а от промокшего мундира пошел пар. Было очевидно, что Хоган его не узнает. Ирландец средних лет, шеф разведки Веллингтона, трясся в поту. Голос, который Шарп привык слышать произносящим сухие истины, бормотал всякую чушь.

— Возможно, — нехотя сказал доктор снаружи, — что следующий обоз привезет кору иезуитов.

— Кору иезуитов? — Шарп повернулся к двери.

— Кору южноамериканского дерева, майор, иногда ее называют хинин. Если ее правильно приготовить, она творит чудеса. Но это очень редкая вещь, и жутко дорогая.

Шарп подошел к постели.

— Майкл!? Майкл?

Хоган сказал что-то по-гэльски. Он взглянул куда-то мимо Шарпа, его глаза закрылись, затем снова открылись

— Майкл?

— Дюко, — четко проговорил больной, — Дюко.

— Он не в себе, — сказал доктор.

— Очень даже в себе, — сказал Шарп, услышав это имя, французское имя, имя врага, но в связи с чем это был сказано, из каких уголков пораженного лихорадкой разума вышло это имя, Шарп не знал.

— Фельдмаршал послал меня к нему, — казалось, доктор хотел объясниться, — но я не делаю чудес, майор. Только всемогущее провидение способно на это.

— Или кора хинного дерева.

— Которую я не видел уже полгода, — доктор все еще стоял в дверях. — Могу я попросить вас уйти, майор? Эта болезнь заразна.

— Да, — Шарп знал, что не смог бы себе простить, если бы не отдал Хогану дань дружбы, пусть даже и бесполезную. Он наклонился и несильно сжал больному руку.

— Макеро, — снова отчетливо проговорил Хоган.

— Макеро?

— Майор!

Шарп повиновался доктору. — Вам что-то говорит слово "Макеро"?

— Это рыба. Макрель. Еще это на французском сленге значит сводник, сутенер, доносчик. Я говорю вам, майор, он бредит, — хирург закрыл дверь в комнату к больному. — Хотите один совет, майор?

— Да

— Если вы хотите, чтобы ваша жена осталась в живых, передайте ей чтобы она прекратила навещать полковника Хогана.

Шарп замер.

— Джейн его навещает?

— Я не знаю имени вашей жены, но миссис Шарп навещает его каждый день. Всего хорошего, майор.

Во Франции стояла зима.

Комната была выложена полированным самшитом, стены из сверкающего мрамора, а потолок был отделан лепниной и прихотливо раскрашен. В самом центре комнаты под незажженной люстрой стоял малахитовый стол, кажущийся маленьким на фоне огромного зала. Шесть свечей, чей свет был слишком слабым, чтобы достичь всех уголков огромной комнаты, освещал карты, расстеленные на зеленом каменном столе.