Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова
– Манёвр? Не думаю. Стакан водки – неплохая доза даже для меня. Со стакана я многое перестаю замечать, а она выпила намного больше.
Сказав так, Георгий достал из кармана и выложил на скатерть новенькую хрустящую трёху, которую официантка быстро накрыла ладонью.
– А ты ловкач, – хмыкнула она, сложив губки в капризную гримасу. – Ловкач и красавчик. Но эта гражданочка, москвичка, не про твою честь.
– Москвичка? – Георгий вскочил. – Я так и думал. Ты неси табличку, а я… Ну, словом, пробегусь тут пока.
Он сделал вид, будто не заметил, как трёха скрылась в кармашке белейшего передника – непременного атрибута каждого уважающего себя и клиента работника советского общепита.
* * *
В туалете он слишком долго таращился на выложенную кафелем стену, которая показалась ему одновременно и слишком белой, и в то же время нечистой. Из-за тонкой перегородки доносились звуки буфета: звон посуды, шум льющейся из крана воды, стук каблуков и шарканье подмёток, приглушённые голоса поварих, обсуждавших качество поступившего на их кухню картофеля и молока. Нет, он не тратил время на борьбу со страхом или робостью. Георгий выжидал, время от времени посматривая то на собственное отражение в мутноватом зеркале, то на наручные часы. Он ждал какого-то сигнала. Он всегда так поступал: не предпринимал ничего до получения специального сигнала или знака судьбы – называйте как хотите. И Георгий дождался: из-за стенки одновременно со звоном разбитого стекла донеслись визгливые причитания одной из поварих. Тогда, выдохнув до дна запах общественной уборной, Георгий вышел из туалета в зал кафе.
Незнакомка сидела за своим столиком, как приклеенная. Бутылка «Столичной» перед ней была уже на две трети пуста.
– Куда тут присесть? – громко проговорил Георгий, адресуясь к стеклянной витрине, за которой мирно пустовало лётное поле Новосибирского аэропорта.
– Свободных столиков нет! – отозвался откуда-то знакомый, с лукавинкой голос. – Тот столик, за которым вы сидели, забронировали по телефону.
– Ну и сервис у вас! – Пытаясь изобразить гнев, Георгий затолкал оба кулака в карманы брюк. – Всё для трудящихся Севера!
На его призыв невесть откуда явилась давешняя официантка. Стрельнув в его сторону глазёнками, она прямиком направилась к московской барышне, склонилась к розовому, украшенному блестящим бриллиантиком ушку, достала из кармашка передника спичечный коробок, чиркнула, поднесла даме огоньку. С бо́льшим удовольствием Георгий проделал бы всё это сам, а так приходилось терпеть, чтобы соблюсти все условности деликатного поведения. Ох уж эта деликатность, эта московская интеллигентность, о которой Георгию, выросшему в не самом большом якутском посёлке, мало что известно и которая по этой причине для него особенно привлекательна. Наблюдая, как москвичка выпускает дымные колечки из ноздрей, Георгий готовился к худшему. Что он станет делать, если москвичка «отошьёт»? Так и разлетятся они в разные стороны. Он – в Мирный. Она – в Томск. И никогда-то он не узнает, по какому такому делу ей понадобился старинный сибирский город. И имени её не узнает. И адреса. И…
Воодушевлённая трёшкой, окрылённая надеждой на будущие, ещё бо́льшие, барыши, официантка щебетала нечто одновременно и подобострастное, и повелительное, а Георгий маневрировал вокруг столика, пытаясь разглядеть выражение личика московской незнакомки, которое оказалось вполне благожелательным. Ещё бы! Полтора стакана «Столичной» любого сделают сговорчивым, если, конечно, этот любой не склонен в подпитии размахивать кулаками.
Ах, мечты! Есть, есть у Георгия грешок. Любит он пофантазировать, помечтать. Бывает, представит себя мчащимся в белом кабриолете с откинутым верхом. А по обочинам дороги – пальмы. С одной стороны – море, с другой – ярко освещённые вестибюли дорогих отелей. Под колёсами горячий асфальт шуршит, как шелковое полотно. Над головой шпарит жаркое солнце. А иной раз представит себя Георгий в седле да на белом скакуне, а за плечами алый плащ развивается, на голове треуголка, на поясе – шпага. Сбруя коня, застёжки плаща, перевязь, ножны оружия – всё в золоте и бриллиантах размером с крупный горох. Это мечты. А в реальности – чешская, не очень-то удобная обувь, венгерские джинсы, плащ с заграничным лейблом куплен в Одессе и, скорее всего, там же и пошит цеховиками. Вещь хорошая, но как бы ненастоящая, подделка. В то время как женщина, москвичка, подлинная, выросшая в огромной квартире с ванной и центральным отоплением, выспавшаяся на гладких простынях, в шёлковом белье и чулочках, в мёрзлую землю мордой не тыканная, роды у коров не принимавшая. Чистейший, белейший рафинад эта женщина.
– А я бывал в Версале и видел портрет Наполеона Бонапарта в красном плаще на белом коне, – вовсе уж не помня себя, выпалил Георгий. – С делегацией заслуженных работников сельского хозяйства Якутии ездил в капиталистическую страну.
Она продолжала ковырять вилочкой тончайший кусок языка в ошмётках желе.
– Я тойон, – безо всякой надежды на взаимность добавил Георгий.
– Вы? Тойон? What is it?[35]
Женщина подняла на него пронзительно-зелёные с золотыми искорками и тёмным ободком вокруг радужки глаза.
– Тойон в переводе с якутского языка – предводитель, вожак.
– The Leader? Вы?
Изучению его фальшивой элегантности она уделила не более трёх секунд. Так Георгий узнал, что значит стать объектом изучения гельминтолога. Ещё бы! Пробыть под объективом бинокуляра целых три секунды. Георгий Лотис – замороженный кишечный паразит, червь. Или…
– Да вы сядьте, что ли, – проговорила женщина. – Снизу вверх на вас неудобно смотреть, а вставать мне неохота.
Вот оно! Наконец-то! Приглашение получено! Только сейчас Георгий заметил, что официантка давным-давно упорхнула, но, опустившись на стул, он облегчения не испытал. Наоборот. Теперь, при ближайшем рассмотрении, желанная особа показалась ему поразительно трезвой, что предполагало в перспективе некоторую несговорчивость.
Женщина загасила сигарету в кофейном блюдечке.
– Я всегда много курю в аэропортах, а это… – Она кивнула на початую бутылку «Столичной». – Просто я боюсь летать.
Георгий покивал, всем своим видом выражая сочувствие.
– Мне уже легче. Вот думала, помру. Понимаете, страх доводит меня до судорог. И знаю: все страдания напрасны. Всё пройдёт и забудется. Со мной такое ведь и раньше случалось. И проходило. Это, понимаете, как болезнь. Бацилла, вирус, микроб… Disease[36]! А потом озноб, температура, ломота в мышцах. До судорог. И мозг, понимаете, отключается…
Она лепетала что-то ещё. Слишком долго говорила, тараторила, волновалась, брызгая слюной. Совсем не пыталась рисоваться, не поправляла растрепавшиеся пряди, и губная помада размазалась вокруг губ. Смешно так, будто лицо перепачкано морошковым вареньем, но Георгий не смеялся, кивал сочувственно. Ведь женщина толковала о важном, сокровенном, наболевшем. Ей, пожалуй, и не важно вовсе, слушает её Георгий или нет. И окажись на месте Георгия любой другой
