Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев
Эриху не хотелось обижать профессора, но текст и ему не нравился. Потому давался с трудом. Не мог он подобрать тональность, вжиться в непонятный образ. Во всей этой сцене присутствовало что-то чужеродное, неестественное. И он был солидарен с Блюмхен – драма старомодная, сентиментальная, чрезмерно крикливая. Он не стал говорить о том, что постановка немецкой пьесы «Клавиго» не понравилась самому Бомарше, который присутствовал на спектакле и остался им недоволен. Вполне возможно, что эту драму вообще не внесли бы в репертуарный план, если бы не Фридрих Шиллер. Ему в юности довелось сыграть в ней Клавиго. И этот факт определил будущность драмы. Для нынешних партийных руководителей Шиллер, которого они посчитали почему-то предтечей национал-социализма, был непогрешимый авторитет в вопросах творчества.
– У меня вопрос. – Блюм по-школьному вытянула руку.
– Что вас беспокоит, мадам Бомарше?
– Это очень французская пьеса, да?
– Нет, это не французская пьеса, а немецкая, фрейлейн Блюм! Только действие разворачивается в Испании в Мадриде. А как вы знаете, испанцы наши друзья.
– Извините, герр профессор, я задала этот вопрос потому, что мои друзья лейтенанты сказали мне, что в Берлине не ставят теперь пьес Бомарше. Его имя не соответствует интересам культуры немецкой нации. И вообще французы… Наши войска, как вы слышали, вошли в Париж…
Профессор вышел-таки из себя. Блюмхен его довела. Он бушевал, шумел, грозился лишить ее роли. При чем тут французы и немецкие войска в Париже? Политика – одно, творчество – другое! Расстались все разочарованные друг другом. Назначили новую репетицию. Снова встретились, и повторилась примерно такая же сцена. Политика все активнее вмешивалась в творчество. Профессор отказался работать с Блюмхен. Но и «Клавиго» не поставили, увы. Немецкая государственная театральная палата посчитала спектакль не ко времени…
19. Господи, помоги перебежчикам
– Ну ты, Эрих, молодец, настоящий артист. Всю сцену изобразил так захватывающе, что я подумал, будто попал на спектакль. Спасибо, камрад. – Андреас встал со стула и пожал Эриху руку. – Надеюсь, ты и в дальнейшем порадуешь меня такими сценками.
– Постараюсь, – ответил с улыбкой Эрих и почувствовал, как устал. Он лег на нары и отвернулся к стене. Картины прошлого теперь долго не дадут ему покоя…
Андреас сел к складному столику, достал бумагу, ручку, чернильницу. Ему надо было написать родителям. Он все откладывал, ждал подходящий момент. Но и сейчас не смог писать. Через некоторое время он обернулся к Эриху.
– Ты не спишь?
– Нет.
– Я хотел бы поговорить с тобой, Эрих, – задумчиво начал он. – Об одном важном деле…
– Что случилось? – Эрих спустил ноги с лежака.
Андреас полез за пазуху, вытащил скомканный зеленый листок и протянул его Эриху.
– Прочитай, и ты поймешь, что меня сейчас волнует.
Такие Эрих уже видел. Это была вражеская прокламация. Иваны подбрасывали их во множестве на передовую. Командир батальона гауптман Хойс требовал такие нести в штаб. «Их пишут предатели, перебежчики, дезертиры, – громким голосом кричал он. – Такие достойны расстрела! Но еще лучше виселицы! Категорически предупреждаю, ни в коем случае их не хранить! Если у кого обнаружат листовку, тот пойдет под трибунал!»
На небольшом листке на немецком и русском языках был напечатан призыв к немцам переходить на сторону Красной армии. Эрих повернулся к Андреасу. Тот не сводил с него своих напряженных чистых глаз, в которых угадывалось желание услышать обнадеживающий ответ.
– Ты считаешь, что мы с тобой должны… – тихо произнес Эрих и посмотрел на дверь.
– Я в этом уверен, Эрих. Листовку подобрал в лесу. – Андреас встал, заходил по блиндажу. – Меня никто не видел. Чего нам ждать? Ты артист, твое предназначение театр, а я хочу быть священником, я не хочу никого убивать. Это против моей воли. Против всего моего существа.
– Моисей нас выведет… – вспомнил Эрих.
– Да, но мы должны помочь ему, – откликнулся Андреас.
Возникла пауза. Эрих снова развернул листок.
«Немцы, это ваш шанс к спасению! – стал он читать про себя. – Нацисты приходят и уходят, а немецкий народ остается. Войну затеял не народ, а Гитлер и его помощники. Они отсиживаются в Берлине, а вы гибнете на передовой. Война скоро закончится. Всех преступников ждет суд. Не надо медлить, переходите фронт, присоединяйтесь к Красной армии. Вам ничто не грозит. Эта листовка послужит пропуском. Мы ждем вас».
Он вернул листок Андреасу.
– Спрячь подальше и никому не показывай.
– Ну что ты решил? – Андреас тяжело задышал.
Эрих посмотрел на него, снова перевел взгляд на дверь. Так сразу ответить он не мог.
– Надо подумать, Андреас, давай немного выждем. – Эрих вспомнил слова отца и данное ему обещание. Сказать легко, но как трудно выполнить. Как перешагнуть через себя, как побороть все страхи?
– Чего ждать, Эрих? Это, считай, приказ от Бога! Я слышал, русские готовят грандиозное наступление. Они подтягивают мощную артиллерию. Об этом говорят в штабе полка. Все смешают с землей. От нас ничего не останется.
– Слушай, а ты не боишься, что нас с тобой запишут в дезертиры?
– Ну и что? Мне это все равно.
– Как все равно, если дома у тебя семья? Отец, мать, твои братья и сестры.
– Не пойму, о чем ты?
– Я о том, что они могут пострадать. И очень сильно. К ним придут из гестапо. Их объявят врагами рейха. Их сын перебежчик, дезертир, добровольно сдался в плен большевикам! По имперским законам вся семья подлежит уничтожению. Оставшиеся родственники будут обязаны оплатить все расходы на казнь. Ты об этом знаешь?
Андреас бессильно опустился на табурет и закрыл глаза.
– Боже, я об этом не подумал… – с горечью в голосе признался он. – Но что надо сделать, чтобы не посчитали дезертирами?
– Надо подготовиться. Инсценировать ситуацию, оставить следы схватки с русскими разведчиками. Пусть все думают, будто нас захватили в плен.
– О, Эрих, это идея! Что для этого надо? – глаза у Андреаса загорелись.
– Распределим роли и потренируемся.
Духовный Рубикон был преодолен. Теперь оставалось уже не на словах, а на деле готовиться. Но как? Этого Эрих не знал.
– Давай, Андреас, для начала попьем чайку…
Тот только и ждал этого. Удовлетворенный ответом, он тотчас сложил ладошки, поднял голову и стал шептать слова молитвы, добавляя к ним
