Андрей Буровский - Орден костяного человечка
— В Усть-Буранный поедем, а за водкой-то зачем? — спокойно ответствовал Володя; откуда дует ветер, уже ясно.
— А вот девушки говорят — надо за водкой.
— А вам она не нужна, водка, можно подумать! — встряла грация в грязном халате.
— Нам — совершенно не нужна, поэтому мы за ней и не поедем.
И, обращаясь к отряду:
— Ну чего встали? Местное население видите впервые?
Сказал не свирепо, с улыбкой, но совершенно непреклонно. Нечего тут устраивать зоопарк!
— Владимир Кириллович, а вы картошки купили? — Это, конечно же, Оля.
— Нашел, где купим на пути обратно.
— У нас картошка есть! — Это грация, которая в драном синтепоне. — Но только, чур, на водку меняем!
— Рубли не возьмете?
— А на что они тута, рубли?
— А на что вам тута водка? Зачем вам ее пить?
— Чтоб окосеть, гы-гы-гы…
— Гм… гм… А окосеть вам зачем? Вы же молодые, у вас еще все впереди.
— Тута нет ни впереди, ни позади. Тут что можно делать? Ничего.
— Но люди ведь делают что-то?
— Да ничего они не делают! Бабы еще иногда делают.
— Да брось ты, Томка! Какие тут бабы что делают?!
— А Анисья? Она заборы красила. А Татьяна? Она почту разносила. Бабам надо детей кормить, — это, уже обращаясь к Володе, — вот они что-то и делают… иногда.
— Ну а мужики? Мы живем на хуторе, там пастухи овец пасут.
— Ну, разве пастухи… Только денег и они не получают, а другие мужики и не пастушат.
— А что они делают?
— Пьют.
— А кто не пьет?
— Таких тут нету…
— Ну люди же что-то делают!
— Да что делают? Ну, заборы красят… Или там огород вскопают кому. А мы чо? Ну чо тут делать? Свет гасют рано, водки мало… Замуж выходить, и все тут. А чо тут можно еще делать?
— Ну ладно, все-таки на что вам водка? Вы что, тоже пьете?
— А то!
Вот здесь-то грации взбодрились. Володя с ужасом видел это оживление — специфическое оживление алкоголика при упоминании о спиртном. Пошли какие-то упоминания случаев и доз, подначки, специфический юмор про «Танька пробку понюхала, уже в отрубе!» и про «вдарили по третьей, Любка все после каждой пердит. Я ей: „Чо пердишь?“, а она: „Иначе не вмещается!“».
Тут только до Володи дошло: они же совсем молоденькие.
— Давно школу закончили?
— А мы еще и не кончали! Танька вон только закончила!
Танька — это вроде та, которая в халате? Тогда сколько же лет этой, с ребенком?!
— Что же вы здесь делаете, девочки? Время вроде бы учебное…
— А чо — учебное! Праздновать надо, а Любка так вообще в декрете.
— В декрете? Малышу-то уже много…
— Два с половиной…
— Так какой же тогда декрет?!
— А ей инспектор сказал: мол, будем считать тебя в декретном отпуске. Может, она еще и кончит школу когда.
— Ну, с учебой понятно: не учитесь. А что делаете?
— А что здесь можно делать? Да ничего…
И другие жители Камыза подходили к экспедиции. Приходили, усаживались на землю, часами сидели, внимательно разглядывая парней и девушек, обмениваясь впечатлениями. Раздражало необычайно, когда приходилось пить и есть на глазах нескольких человек, провожавших каждую ложку и каждый глоток заинтересованными взглядами.
Но остальные хотя бы приходили и уходили, а три грации как сели на сухую, покрытую прошлогодней травой землю, так и сидели. Одна, которая в кофте и штанах, даже поспала, сунув ребенка подружкам. Малыш непонятного пола проковылял немного, неуверенно закачался взад-вперед и сразу же нацелился на Ольгу. Поведение и уровень развития у малыша были на уровне годовалого.
И не выдержала Ольга, сунула малышу кусок печенья, и он стал лопать с такой жадностью, что ей (да и Володе тоже) сделалось нехорошо. Мгновенно появился бутерброд с тушенкой, и малыш тоже уплел его, не раздумывая. Ольга попыталась умыть ребенка, но он разобиделся и заорал, отбиваясь обеими ручками. И неуклюже удрал, прихватив остатки бутерброда.
— Вы его моете хоть иногда?!
— Ясное дело! Когда надо — сразу моем! — возмутились неспящие грации. — И вообще это не он, это она, Катькой назвали.
Трудно описать выражение лица Оли с глазами на полфизиономии, с трясущимися губами.
— Владимир Кириллович… Там у нее эти самые… насекомые… Представляете?!
— Представляю. Не рви ты себе душу, девочка, ты ведь ничего не можешь изменить. А еды ему… то есть ей, Катьке, дай.
— Владимир Кириллович… Да какая же может быть у этого ребенка судьба? Что же с ним будет при таком обращении?
И Володя, как ни сердился на Ольгу, сейчас был почти благодарен ей за этот ужас. Ну, ограниченная девица. Ну, приземленного в ней, на вкус Володи, больше, чем нужно. Но ее ребенок не будет шататься голодный и покрытый вшами. Уже хорошо!
— Нет, ну что с ним будет?!
— А давай спросим? Девушки! Что, в Камызе можно получить образование?
— Ха-ха! Тут и школу кончить трудно.
— Трудно, потому что вы водку пьете.
— Да учителя сами ее пьют! У нас и уроки не всегда бывают.
— Ладно… Ну а потом-то что делать? Неужели только замуж выходить?
— А чо еще делать? Скажите, мы сделаем…
— Ну а если уехать куда-нибудь? Например, в Абакан?
— А кто нас там ждет, в Абакане? Куда там уедешь? То-то, некуда…
— Хорошо… Вот у меня в руке волшебная палочка… (Володя вытащил ручку из полевой сумки.) Вот я ей сейчас взмахну, и у вас у каждой в Абакане будет по квартире. Представляете? Вот взмахну — и по квартире. Что тогда будете делать?
К этому моменту все оставили свои дела. Дима и Наташа опустили рулетку, так и стояли с концами ее в руках. Андрей распрямился от нивелира, еще когда Оля подошла к Володе, так и стоял в напряженной позе. Даже Фомич высунулся из-под машины, где деловито что-то подворачивал, и тоже уставился на граций.
А те тоже обалдели и с полминуты хлопали глазами.
— Ну? Вот у вас нет проблемы перебраться в Абакан, все решено! Чем тогда вы будете заниматься?
— А это вы все придумали, — сказала, наконец, девица в халате, — нет у вас на самом деле там квартиры. А если и есть — вы нам ее не отдадите.
— Точно! — обрадовалась грация в рваной куртке. — Ясное дело, дядечка нам ее не отдаст!
И все, и расслабились грации, нашли причину не думать, не искать других версий судьбы, спокойно, с чистой совестью спиваться в своем Камызе, точно зная: ничего в их судьбах изменить нельзя. Нипочем и никогда. Молчали и экспедишники.
— Ну вот, Оля, ты получила ответ?
— Наверное, да, получила… Но это же ужасно, Владимир Кириллович! Давайте же что-нибудь сделаем!
— Себе взять хочешь? — вступил в беседу Фомич. — Бери, мать вряд ли дорого возьмет, а ты ее не старше. Хочешь взять?
