Сергей Голицын - Сказание о белых камнях
Иные подвески словно перевиты кружевными ленточками или стебельками хмеля, а другие будто сплетены из окаменелых ивовых прутьев и похожи на узкую рыболовную вершу. Каждая подвеска начинается с удивительного зверька или птицы. На спине птицы или на хвосте зверька растет цветок о четырех лепестках, а на цветок вскарабкался другой диковинный зверек, поменьше. Спускаются эти подвески из пышных капителей, соединенных меж собой подковками арочек и похожих на букет цветов. А вокруг арочек сплелись тонкие стебли растений. А выше идет ряд поребриков, а еще выше хитросплетенная каменная ленточка.
Голубок — ветрило на кресте Дмитриевского собора.
Между аркатуринами-подвесками разместилась вереница святых. Тут и апостол Петр с короткой полукруглой бородой, строгий Николай-чудотворец с каменными крестами на одежде. Святые стоят, а древние пророки удобно расселись на облачках-подушках. Всеволод приказал изваять и своих предков — рослого князя Бориса и юношу князя Глеба. У каждого святого строго установленные еще византийскими церковниками черты лица. И все же эти черты вполне живые, выразительные, словно мастера высекали на камнях портреты своих близких. Или, может, вспомнились им древние божки, что вешали их жены на стропила хлевов для бережения коров и овец от злых духов? А стоят те святые прямо на ветвистых заморских деревцах и цветках, а под теми деревцами и цветками спрятались заморские птицы да львы.
Поднимем глаза выше аркатурного пояса. На каждой стене по три окна, как и положено, узкие и длинные. По сторонам окон, под ними и над ними во всю ширь развернулась художественная удаль древних русских кам-несечцев.
Целые стада ни на что не похожих, но совсем не уродливых и не страшных существ явились на эти серые, как весенний снег, стены-страницы.
Трижды повторяется большая композиция — царь Давид [Ученые между собой спорили: что это — изображение царя Давида или царя Соломона? За восемь веков стены собора неоднократно белились. Во время последней реставрации, когда слои извести, так называемые «набелы», были счищены, то по сторонам изображения проступили буквы: «ЦРЬ ДЪ», то есть «Царь Давид»], окруженный множеством зверей и птиц, слушающих его игру на гуслях и пение. На одном камне — «Вознесение Александра Македонского на небо» — олицетворение величия и безграничных возможностей повелителя. Какого повелителя? Всеволод вряд ли разумел Александра, а вернее — самого себя.
Отойдем от собора чуть подальше и взглянем вверх, туда — повыше полукружий закомар, завершающих стены.
Каменная резьба на барабане купола совсем особая — переплетающиеся стебли растений образовали между окнами медальоны с изображениями то святых, то сказочных зверей.
Барабан завершается пологим шлемовидным куполом с четырехконечным, из золоченой меди кружевным крестом. А на кресте уселся маленький изящный медный голубок — ветрило.
Окинем взглядом весь собор. Кто-то высказал такую мысль: молодой зодчий — хитрец, создавший церковь Покрова на Нерли, тридцать лет спустя — убеленный сединами, увенчанный лаврами, создал роскошный Дмитриевский собор. Это, конечно, неверно.
Там, на берегу Нерли, среди зелени лугов — вдохновение, поэзия, высшая духовная красота.
А Дмитриевский собор целиком принадлежит нашей грешной земле. И зодчий верно был муж ученый и одновременно одаренный сказочник, неистощимый выдумщик. И тоже искренний поэт, но иного склада души. Дмитриевский собор — это он сам, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, вероломный и умный, могущественный потомок императоров византийских, великий князь Владимирский и Суздальский, кто решал судьбы княжьих столов Киева, Новгорода, Смоленска, тот князь, что в пышных и ярких одеждах, вышитых невиданными чудищами, не часто показывался простому народу.
Но для нас величавый и мужественный Дмитриевский собор — это исполненная древней и глубокой мудрости белокаменная книга с четырьмя страницами — стенами. А ряды резных камней — строки той книги. А любой камень — отдельное мудрое слово, начертанное на неведомом языке. И каждый ученый по-своему объясняет слова-камни, и каждый рядовой любитель старины по-своему воспринимает их загадочную красоту...
А в той белокаменной книге будто написано:
«Смотрите, люди, удивляйтесь! Видите, какую огромную и разностороннюю культуру нес на своих плечах русский человек на рубеже XII и XIII веков. Нес весь русский народ, а не одно духовенство и не ближайшее боярское окружение Великого Всеволода».
А раз столь мудрое и тонкое умели мастера высекать на камне, значит, во времена долголетнего и, кроме первых смутных лет, в общем-то спокойного княжения Всеволода расцвели и другие отрасли русской культуры. И все эти чудища жили не только на камнях, но и в сказках, в песнях, в сказаниях. И жили в книгах.
«Слово о полку Игореве» неизмеримо выше всего малочисленного остального рукописного наследия тех веков. «Слово» — это точно огромный одинокий дуб в шесть обхватов, что широко раскинул ветви над лесной порослью. Были и другие поэмы. В эпоху создания белокаменной книги их просто не могло не быть. Но пламя многих пожаров уничтожило их.
Из всей несметной деревянной резьбы тех времен сохранился лишь один обрубок дубовой резной колонны, откопанный в Новгороде. Так и «Слово о полку Игореве». Оно дошло до нас в единственном списке. И этот список XVI века погиб в 1812 году во время пожара Москвы.
Духовенство косо смотрело на подобные светские поэмы. Переписывать и хранить их было опасно. Да и пергамент из телячьей и козьей кожи стоил дорого. На нем переписывались книги, угодные церкви, а поэмы, возможно, процарапывались на обыкновенной бересте.
Вот уже который год археологи при раскопках в Новгороде находят многочисленные берестяные грамоты, процарапанные острым костяным «писалом», тексты — письма и записки самого разнообразного обыденного содержания. Была найдена даже берестяная азбука, даже берестяная тетрадка. И грамоты эти писали о своих повседневных делах не монахи, не бояре и купцы, а простые посадские люди. Это поистине исключительное открытие неоспоримо доказывало, что в Новгороде некогда существовала весьма высокая культура.
Но подлинной древней берестяной (березовой) книги пока еще нигде не нашли. Не потому ли не нашли, что береста легко воспламеняется?
На Владимирщине и берестяных грамот найдено не было. Таково свойство здешнего грунта, в котором дерево не сохраняется. Но, разумеется, и во Владимире, и в Суздале, и в других ближних городах жили ученые мужи и просто грамотеи.
Существовала ли большая художественная литература в Древней Руси? Были ли у «Слова о полку Игоре-ве» братья и сестры, процарапанные на бересте?
