Виталий Гладкий - Подвеска пирата
Нарушителей спокойствия и жуликов во владениях герцога Магнуса было не так уж и много, поэтому они преспокойно умещались в каменном сыром колодце. Тем более, что здесь осужденные обычно долго не задерживались: кто мог, откупался (что приветствовалось и поощрялось жадным герцогом), и его выпускали на свободу, а совсем уж серьезных нарушителей ждал эшафот. Смертные приговоры приводились в исполнение быстро — город не мог позволить себе чрезмерных расходов на содержание заключенных.
В Тюремную башню Карстен Роде попал по мостику, перекинутому через шахту, где когда-то содержали львов. Шахта была глубиной в пять-шесть сажень, и теперь в нее стекались отходы. Поэтому на мостике вонь стояла изрядная, даже для капера, привычного к корабельным миазмам.
Вход в камеру был весьма оригинальным — через потолок. В потолке находилась дыра, куда бросалась канатная лестница для узников, а едва съедобную мучную болтушку в большой бадье опускали к ним вниз просто на веревке.
Сама же камера впечатляла размерами. Она была одна-единственная и занимала весь подвал башни «Длинного Германа». Чтобы рассмотреть узников, в темницу спустили фонарь.
— Эй вы там, крысы подвальные! — грубо рявкнул тюремщик, волосатый детина в кожаном фартуке, как у забойщика скота. — Подходи по одному к фонарю! Да так, чтобы ваши рожи были хорошо видны!
— А не пошел бы ты, тупая образина!.. — Из отверстия послышалась крутая виртуозная брань.
Карстен Роде невольно ухмыльнулся — сквернослов обладал талантом по части выражений. Уж не из вольного ли он братства?
— Ну, вы у меня попляшете!.. — разъярился тюремщик.
— Погоди, остынь, — похлопал его по плечу Голштинец. — Я буду сам с ними говорить. А это тебе на выпивку. — Он ткнул в лапищу тюремщика серебряный гульден.
— Премного благодарен, господин хороший, — угодливо сказал детина и отошел в сторону. — Говорите, коль вам хочется. Но как по мне, так их давно пора в расход.
— Эй, молодцы! — крикнул Карстен Роде в отверстие. — Кто желает выйти на свободу?
— Я! Я! И я тоже! — дружно раздалось в ответ.
— А почему не спрашиваете, что от вас потребуется взамен?
— Нам все равно, — ответил сквернослов; капер узнал его по голосу. — Мы готовы хоть в ад пойти, лишь бы выбраться из этой вонючей выгребной ямы.
— Что ж, и то верно. Кто-нибудь знаком с морским делом?
— Еще как знакомы... — проворчал сквернослов.
— Что он говорит? — поинтересовался кто-то на языке московитов.
— Как я понял, свободу предлагает, — ответил сквернослов на ломаном русском. — Но только тем, кто может ходить по морю.
— Крикни ему, что мы согласны! Мы поморы! Эй, господин хороший!
— Так он еще ничего толком не сказал, — осадил поморов кто-то из заключенных.
Карстен Роде уже довольно сносно освоил русскую речь, поэтому понимал, о чем шел разговор внизу.
— Будет вам и толк, только не упрямьтесь и подойдите к фонарю, — приказал он. — Да не толпой, а по одному!
Смотром разбойных физиономий Голштинец остался доволен: среди заключенных и впрямь нашлось несколько весьма колоритных персонажей. Но когда к фонарю подошли двое молодых поморов, как они себя назвали, он невольно присвистнул. Это были те самые парни, что в псковской корчме побили царских опричников! Карстен Роде напряг память, и в ней появилось странное словцо Стахея Иванова — ушкуйники.
Просматривая в кордегарии список, где были указаны прегрешения узников перед законом, капер лишь качал головой — как иногда странно судьба тасует карты. Тогда в Пскове ему захотелось иметь этих парней в своей команде, и вот они, пожалуйста, бери их тепленькими. Притом где — в темнице Аренсбурга! За тысячу миль от Пскова. Какая нелегкая занесла ушкуйников-московитов на Эзель?
Об этом как раз думали и братья Офонасьевы, Третьяк и Пятой. Спустя два дня после отъезда Ермака с атаманами, неумолимый Нагай послал их разведать верный путь к балтийским поморам. Он решил не дожидаться весны, а идти на Балтику санным путем, потому как в свете последних новгородских событий главарь ушкуйников, всегда отличавшийся даром предвидения, совершенно не сомневался: весной Волхов перекроют речными засадами. А где именно, поди узнай — ведь в Новгороде истреблены почти все его соглядатаи.
Немного повздыхав и посетовав, что атаман не дал им как следует передохнуть, братья опять оседлали коней и оправились на задание. А когда спустя три недели вернулись, то застали страшную картину. Стан речных разбойников был разорен, ушкуи сожжены, а в лесу валялись на поживу воронью тела их товарищей. Похоже, несмотря на меры предосторожности, возведенные Нагаем в обычай, царские слуги — уж неизвестно кто, стрельцы или опричники, — сумели подобраться к нему незамеченными.
Третьяк и Пятой решили, что в этом деле без казаков не обошлось. Только они были способны совершенно незаметно украсть яйцо из-под наседки, да так, что птица даже не шелохнется. Мелькнула у них и другая мысль: уж не причастен ли к этому нападению Ермак? Больно уж обиделся он на Нагая за то, что тот надерзил и не захотел пойти под его руку на службу к Строгановым. О предложении атамана казаков рассказала Марфушка; братьям Офонасьевым она была двоюродной сестрой.
Ни Марфушки, ни Нагая среди убитых Третьяк и Пятой не обнаружили. Или атаман ушкуйников сумел отбиться и уйти, или его пленили, что гораздо страшнее смерти в бою. Похоронив своих товарищей по христианскому обычаю, растерянные и упавшие духом братья решили вернуться к балтийским поморам, с кем уже успели наладить неплохие отношения.
Увы, им не суждено было затаиться и переждать лихую годину. В Нарве братьев опознали. Кто был доносчиком, неизвестно. Но они едва оторвались от опричников Малюты Скуратова, продолжавших искать в городе крамолу. Братьям повезло: преследователи были пьяными и посчитали, что одного их вида вполне достаточно, дабы привести ушкуйников в страх и трепет, подавить волю к сопротивлению. Царевы псы просчитались, потеряв при этом одного убитым и троих ранеными.
Нарва — небольшой город, спрятаться там негде, и братья от отчаяния отважились на небывалое дело: они схоронились на гостином дворе среди тюков с мехами, которые уже прошли таможенный досмотр и были водружены на сани датских купцов. Так они миновали все препоны, заставы и границу, и оказались в Курляндии. Правда, им пришлось немного поголодать, но это дело знакомое. Главное, что они не замерзли, да и морозы тогда стояли небольшие.
Покинув ночью купеческий обоз, братья взяли курс на вольный город Ригу. Там они рассчитывали затеряться среди приезжих иностранцев и дождаться весны, чтобы наняться на какое-нибудь промысловое или торговое судно. По дороге ушкуйники продали пять сороков[88] беличьих шкурок, которые не забыли прихватить с собой из обоза, и хоть отдали их за полцены (ушлый торговец небезосновательно посчитал, что они краденные), тем не менее денег на дорогу и пропитание им вполне хватило. Братья даже прикупили себе двух мохноногих северных лошадок, что и вовсе облегчило дальнейший путь.
