Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
– Держу пари, ты написала рецензию.
– Да, в одном музыкальном журнале. И еще небольшое эссе для университета. Его опубликовали в 77-м.
– Для конкурса, похоже, публикаций мало не бывает.
– Комиссия считает, что мне нужно рассмотреть также «Рок-Орфея», которого Мимис Плессас собирается поставить в Греции, в античном театре Эпидавра. Говорят, эта рок-опера достойно завершит цикл, начатый еще Полициано и Монтеверди. Надеюсь, они правы.
– Не знаю, кто такой этот Мимис Плессас, но дядя Тан прав, ехать тебе нужно обязательно.
– Боюсь, что так, хотя я бы предпочла сейчас не покидать Донору.
Но дядя, доктор Креспи и даже Армеллина все следующие дни так успокаивали Аду, настаивая на поездке, что, когда Дария позвонила обговорить детали, ее подруга не смогла найти причин для отказа. Они договорились встретиться в аэропорту Афин. Дария через агентство в Болонье забронировала автомобиль, чтобы добраться до Эпидавра и, может, в свободное время съездить на пляж или посетить какие-нибудь раскопки.
Часть третья
Обманка
(энкаустика)
1
Попрощаться с Адой, уезжавшей в Грецию, дядя Танкреди решил в аэропорту, вместе с Лауреттой и доктором Креспи. Обняв племянницу, он пошутил: «Развлекайся и наслаждайся отдыхом. Обещаю не умирать до твоего возвращения».
И Ада, как бы абсурдно это ни выглядело, поверила ему и отправилась на посадку, ни о чем больше не тревожась. Но, уже сев в самолет, вдруг поняла, что совсем отвыкла путешествовать в одиночку и даже не взяла с собой ничего почитать. К счастью, полет длился недолго, а в кармане кресла обнаружился традиционный глянцевый журнал авиакомпании. Ада принялась листать его в надежде найти анонсы театрального фестиваля в Афинах и Эпидавре, а может (во что, правда, верилось слабо), и о последней работе Мимиса Плессаса. Но туристов, летящих в Грецию в августе, эта тема явно не интересовала, их привлекали вопросы попроще, которым, похоже, журнал посвятил все свои страницы: море, пляжи и местная еда, припорошенные неизбежной щепоткой археологии в качестве дежурного блюда. Среди фотографий восхитительных пейзажей, эвзонов в складчатых белых юбках-фустанеллах[61] (четыреста складок в память о четырехсотлетнем турецком иге) перед зданием парламента, песчаных дюн и крошечных бело-синих домиков в глаза вдруг бросилось занимающее целую страницу подводное фото совершенно голых младенцев, плавающих, ловко двигая ручонками, в одном бассейне с молодыми дельфинами. Фотография не имела ничего общего с Грецией: она иллюстрировала рецензию на Homo Delphinus, недавно переведенную на итальянский книгу известного французского ныряльщика Жака Майоля. Текст был коротким и малоинформативным: рецензент сосредоточился в основном на экспериментальных родах в воду, которые Майоль принимал в присутствии двух гинекологов, участников движения за «мягкие роды» (отсюда и фото).
Снимок напомнил Аде о теме, занимавшей ее в начале исследовательской карьеры. Ахилл, один из самых ее любимых героев, был сыном морской нимфы, нереиды Фетиды, жившей на дне моря и, судя по изображениям на древних вазах, разъезжавшей на дельфине или гиппокампе[62]. Она выходила из воды только в исключительных случаях, и одним из них, по мнению некоторых античных поэтов, было рождение сына, зачатого от смертного. Мать родила маленького Ахилла в прибрежном гроте, а отец вскоре перенес младенца в лес, доверив его кентавру Хирону.
В древних текстах рассказы о первых днях новорожденного были немногочисленны, фрагментарны и противоречивы. Ада тогда считала, что имеет право представить себе совсем другую сцену, возможно вдохновленную двумя документальными фильмами, которые она подростком видела по телевизору в программе о чудесах природы. В первом показывали рождение китенка, которому подруги матери сразу же помогли подняться на поверхность, чтобы он мог дышать. Во втором морской конек–самец, вертикально качаясь на волнах, буквально выстреливал из отверстия в центре живота мальков, заложенных самкой в его выводковую сумку еще в виде икринок и выношенных им самим. Аду и Лауретту это зрелище очень тронуло, а дядя Тан проворчал: «Было бы справедливо, если бы и у людей хоть иногда рожали отцы, а не матери». Пару лет спустя Ада заметила бы ему, что у греческих богов такое тоже случалось: несколько детей Зевса, например, родились прямо из его собственного тела.
Что касается рождения Ахилла, Ада фантазировала, что младенец появился на свет не на земле, а в морских глубинах. Ей представлялась нереида, легко, несмотря на уже оформившийся живот, плывущая под водой среди водорослей, раковин и кораллов. Она видела, как та, изгибаясь, словно танцуя, следует за волнами, как в такт этим движениям между материнскими бедрами появляется светлая детская головка, за ней выскальзывает крохотное тельце идеальных пропорций, все еще связанное с матерью лазурной пуповиной, и кружится вокруг нее, словно маленькая рыбка. Кровь? Да, возможно, вслед за ребенком протянулась и полоска крови, тончайшая алая нить, сразу растворившаяся, исчезнувшая в морской синеве.
Когда Ада рассказала об этой фантазии психоаналитику, тот не придал ей особого значения. «Это все литературщина, – отмахнулся он. – Слишком рационально, материал для статьи, а не для погружения в глубины своего “я”».
Ада обиделась. Впрочем, возможно, психотерапевт был прав.
2
Дария ждала ее в афинском аэропорту. Каждый раз, когда они летали куда-нибудь вместе, Ада удивлялась, как же мало у подруги багажа. Пожалуй, она не знала других людей, чей двухнедельный запас вещей уместился бы в небольшой рюкзачок, и с закрытыми глазами могла бы перечислить его содержимое, как в «игре Кима»[63]: зубная щетка, две пары трусиков, белая майка с синими шортами, шерстяной джемпер, нейлоновая ветровка, бикини, пляжное полотенце, ласты, флакон крема для загара, пачка тампонов, диафрагма и спермицидный крем, небольшой блокнот для зарисовок, два карандаша и пятнадцать кассет фотопленки. Единственную пару обуви, полупрозрачные пластиковые сандалии «под перламутр», которые, попав на пляж с крупной галькой или острыми ракушками, можно было использовать как коралловые тапочки, Дария надевала сразу. Единственное «приличное» платье тоже было на ней: безразмерная трикотажная туника клубничного цвета, которой она при помощи пояса придавала тот или иной необычный вид. На шее висели две камеры, Polaroid и Rolleiflex, а солнцезащитные очки заодно заменяли ободок для волос.
Ада же вечно стыдилась своего огромного чемодана. Но она никогда не умела выбрать самое необходимое и всякий раз таскала с собой горы одежды, бижутерии и туалетных принадлежностей. «Будто купила билет на Луну в один конец», – шутила Дария.
Из-за этого чемодана добираться до прокатной машины, крохотного японского внедорожника, забронированного еще из Италии и ожидавшего их у кольцевой дороги, им пришлось на такси. Среди царившего на дорогах хаоса их водитель был, похоже, наименее адекватным: он не обращал внимания на светофоры, подрезал другие машины, непрерывно разгонялся и тормозил. Когда он наконец высадил девушек у ворот прокатной конторы, на пыльной дороге, забитой грузовиками и автобусами, Ада тут же перегнулась через отбойник: ее рвало. Пока Дария возмущалась слишком высокой ценой поездки, таксист-грек глядел на обеих с нескрываемым презрением.
В смысле транспорта это был явно не их день. Сотрудник проката, равнодушно хрустевший кунжутно-медовым печеньем, на ломаном английском заявил, что единственная в их гараже маленькая «тойота» еще не вернулась из Олимпии.
– Но позвольте! – воскликнула Дария. – Я же бронировала ее на одиннадцать! И заплатила за две недели авансом, – добавила она сердито, показывая квитанцию из итальянского турагентства.
Тот лишь развел руками, продолжая двигать челюстями:
– Тот турист, что взял ее в прошлое воскресенье, звонил сообщить, что еще на пару дней
