Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Но даже тогда дядя Тан из своего далека поддерживал и вдохновлял ее.
– Старый мир рушится! Самые смелые фантазии воплощаются в жизнь! Женщины отныне сами хозяйки своей судьбы! Эх, хотел бы я быть твоим ровесником! – говорил он, тайком от бабушки Ады навещая ее в Болонье.
Джиневра, в эпоху этой семейной распри только появившаяся на свет, но успевшая испытать бабушкину строгость на своей шкуре (та умерла, когда правнучке было тринадцать), никогда не удовлетворялась короткими рассказами: ей нужно было знать все подробности. Она не раз гостила у тети и Джулиано в Болонье, посещала университетскую библиотеку и гордилась свежими публикациями Ады, выставленными в библиотечных витринах.
– А почему ты решила специализироваться на мифе об Орфее?
– Поначалу это был не мой выбор. Его мне предложил или, точнее сказать, навязал мой профессор, когда мы обсуждали тему диплома. Я согласилась в полной уверенности, что это такой же мифологический персонаж, как и все прочие, но вскоре поняла, что многое в его истории касается меня лично. Я ведь, знаешь ли, несколько лет играла рокешник.
Так Джулиано в шутку называл музыку самодеятельной группы, с которой Ада выступала, когда они познакомились. Она играла на гитаре, а иногда и пела, деля вокальные партии с Дарией, обладательницей приятного (или, как все говорили, сексуального) хрипловатого голоса. Группа не придерживалась какого-то конкретного стиля: немного рока, немного фолка, немного джаза в зависимости от настроения музыкантов. По заявкам могли спеть что-нибудь из репертуара Inti-Illimani или Виктора Хары. Ада даже сочинила несколько не особо запоминающихся текстов.
Но в любом случае это был приятный опыт, помимо всего прочего позволявший расслабляться после учебы, иначе та поглотила бы ее с головой. Кроме того, у нее были отношения с барабанщиком, активистом «Рабочей власти»[59], – загадочным юным красавцем-бунтарем, какие ей всегда нравились.
22
А ведь ее дебют в качестве певицы и композитора состоялся гораздо раньше, иронично заявил дядя Тан, добавив: «И это моя заслуга». Он не только подарил племяннице первую гитару и первый магнитофон, портативный Geloso, на который Ада помимо музыки наговаривала, а после – до дыр заслушивала греческие неправильные глаголы, пытаясь затвердить их наизусть; на четырнадцатый день рождения дядя решил презентовать ей книгу «для больших», только что опубликованный издательством Einaudi чудесный зеленый томик китайской поэзии с предисловием Монтале.
– Такого ты в школе точно не проходила.
Кое-какие из этих стихов были незнакомы и самому дяде Тану, но он всегда любил узнавать что-то новое вместе с племянниками, из которых особенно выделял Аду. В то время она как раз училась играть на гитаре и была уверена в своих композиторских способностях, так что, прочтя книгу, решила положить какое-нибудь стихотворение на музыку.
– Какое тебе больше нравится, дядя?
– Попробуй балладу о Мулань, Магнолии. Мне кажется, она подойдет лучше других, – предложил доктор.
Дядин выбор поразил Аду: это была история девушки, которая ушла на войну, переодевшись мужчиной (совсем как Клоринда у Тассо!). Много лет спустя она спросила у психоаналитика: неужели дядя пытался подтолкнуть ее активнее защищать свои позиции и вне семьи, а не только в спорах с бабушкой? Или, может, он подсознательно хотел бы, чтобы она была мужчиной, наследником Бертранов, единственным, кто имеет право носить фамилию предков? Или все дело лишь в воспоминаниях о погибшей сестре? Правда, Мулань, в отличие от Клоринды, в конце концов отказывалась от публичных почестей, возвращалась домой и снова представала в традиционной женской роли.
Возможно, задумчиво сказала Ада Джиневре, ее первые опыты до сих пор лежат в какой-нибудь жестяной коробке из-под печенья, куда раньше складывали катушки с пленкой, чтобы защитить от размагничивания: пара неуверенных аккордов и три голоса (по такому случаю пришлось задействовать даже Лауретту) – высокие девичьи и хрипловатый взрослый баритон, которые по очереди пели куплеты баллады, сливаясь в финале:
Двенадцать лет мы прожили вместе,
но не узнали, что Мулань – девица!
Вот заяц роет коренья лапкой,
зайчиха дремлет, прикрыв глаза,
но если их ты увидишь рядом,
как отличишь ты самку от самца?
Джиневра с трудом могла представить себе тетю четырнадцатилетней, и даже еще меньше – двадцатичетырехлетней рокершей: в приличных семействах Доноры шестидесятых подобное было немыслимо. Но в кабинете дяди Танкреди на стене между окнами висела фотография той группы, свидетельствующая о том, что она на самом деле существовала, пусть и распалась через несколько лет, поскольку в глубине души никто из ее участников не считал музыку своим истинным призванием. Но тогда играть в группе было модно, все так делали, чем мы хуже? Ада была в первых рядах еще и потому, что уже в то время всем прочим мифологическим персонажам предпочитала Орфея.
– Не стоит забывать, – продолжала Ада, – что Орфей был не только величайшим в античном мире музыкантом и певцом, но и персонажем, вдохновившим наибольшее число современных музыкальных произведений. Первая в истории опера, созданная в XVII веке, была посвящена именно ему, а пару лет назад здесь же, в Италии, поставили и рок-оперу об Орфее, одну из первых рок-опер в мире.
– Да брось! Об Орфее? Том самом, который принимал участие в экспедиции аргонавтов? – удивилась Джиневра, в которой еще свежи были воспоминания от подготовки к экзамену по греческому. – Который потерял Эвридику, а потом был убит вакханками? Что у него общего с роком?
– А с бразильским фольклором, раз уж на то пошло? Но ты же знаешь песни Винисиуса ди Морайса и Жобима из фильма «Черный Орфей»? Что касается рока, слышала Тито Скипу–младшего?
– Автора-исполнителя из клуба Piper, который сделал бит-оперу Then an Alley из восемнадцати песен Боба Дилана, а еще переводит на итальянский все его песни?..
– Да, его. Я тут обнаружила, что в 1970-м, за пару лет до того, как я окончила университет, он написал и поставил в Риме, в Сикстинском театре, рок-оперу под названием «Орфей 9». Первую итальянскую рок-оперу! А девятка – в честь битловской «Revolution 9».
– Орфей и Битлы! Боже!
– И это еще не все. В 1973-м Скипа-младший снял для RAI[60] телефильм по тому же сценарию и с тем же названием.
– Ты его видела?
– Конечно. Не представляешь, на что мне пришлось пойти, чтобы достать копию.
– Оно того стоило? Достойная работа?
– Интересная. И странная. Но некоторые моменты просто чудесны. Мой приятель Бруно говорит, что фанатеет от нее.
– Серьезно?
– По его словам, в ней все замечательно – и музыка, и тексты, и аранжировки. А уж Бруно-то в музыке понимает. Он часто играл эти песни под гитару на Пьяцца Гранде в компании других «детей цветов».
– А тебе они нравятся?
– Пожалуй. Но я предпочитаю «Орфея» русского композитора Александра Журбина.
– Журбин?.. Я, кажется, никогда о нем не слышала.
– Еще бы! Он живет в Советском Союзе и ни разу не выезжал за границу. Зато там он звезда, его все знают, потому что регулярно показывают по телевизору. Он из Узбекистана, родился в Ташкенте, молодой, но уже знаменитый композитор, настоящий, ни на кого не похожий. И музыку пишет разную, от романтических симфоний до мюзиклов: эстрадные хиты, камерные сонаты, оперы, балеты, песни для фильмов, спектаклей…
– И как же ты о нем узнала?
– У меня целая сеть шпионов и осведомителей… Шучу! Моя подруга, одноклассница по лицею, работает атташе по культуре в посольстве Италии в Москве.
– Твоя подруга? Из Доноры? В Москве?
– Да, в Москве. Мы в классе С все были редкостными авантюристками, спроси хоть у мамы. Одна наша одноклассница, чтобы платить за учебу, даже устроилась водителем к какой-то старой графине в Париже. А сегодня пишет об экономике в крупных международных журналах.
– В Париж я бы и сама поехала. Но в Москву… там же коммунисты! Бабушка Санча говорит…
– Не съедят они тебя. Между прочим, в будущем году они принимают Олимпийские игры.
– Так что, говоришь, с твоей подругой из Москвы?..
– Она там живет уже семь лет, мы время от времени переписываемся. Она знала
