Патрик О'Брайан - Миссия на Маврикий
— Позвольте спросить, не имеете ли вы сведений о сухопутных силах французов на островах?
— Есть, но хотелось бы, чтобы они были более точными. На Маврикии у генерала Декэна лучшая часть гарнизона состоит из двух регулярных полков, плюс милицейские части примерно в 10 тысяч штыков. О Реюньоне информация куда более скудная, но, кажется, у генерала Десбрюслиса примерно то же самое. Да уж, крепкий вам достался орешек, но разгрызть его необходимо, и как можно раньше. Вам надо наносить быстрый удар концентрированными силами, пока их части разбросаны по всему острову. В двух словах: прийти и победить. Правительство будет в том еще состоянии, когда весть о захвате «Стритема» достигнет Англии, и в этой ситуации важен быстрый результат. Я не упоминаю о государственных интересах, это само собой, сейчас я говорю с чисто личной точки зрения: здесь в случае успеха вполне реально получить рыцарство, а может, и баронетство. Ну а если провалить задание — берег и половинное жалование до конца дней ваших.
Вбежал гардемарин:
— Вызывают капитана, сэр. И не хотите ли вы поприветствовать лично джентльмена с катера?
— Несомненно, — кивнул адмирал. — А что до флага…
Он выдержал паузу, задумчиво глядя на портрет жены.
— Вам не хотелось бы баронетства, Обри? Я вот точно знаю, что хочу. Миссис Берти давно жаждет утереть нос сестре.
Квартал частной застройки Саймонстауна, хоть и был по размеру меньше деревушки, количеством пивных, винных лавок и других злачных мест мог бы конкурировать с небольшим городом. В полумрак одного из таких мест вошел Стивен Мэтьюрин с букетом орхидей. Его мучила жажда, он был усталым, и с головы до ног покрывала его африканская пыль, но, тем не менее, он был счастлив. Свои первые полдня на берегу доктор потратил на прогулку в горы, покрытые незнакомой растительностью и населенные обилием замечательных птиц, некоторых он сумел распознать по описаниям. Также доктор обнаружил три четверти самки пятнистой гиены. Недостающую часть, в том числе морду с задумчивым выражением, он обнаружил в некотором отдалении, пожираемую своим старым знакомым — бородачом-ягнятником. Приятное сочетание прошлого и настоящего, либо двух удаленных частей света.
Он заказал вина и воды, смешал их в лучшей для утоления жажды пропорции, затем поставил орхидеи в кувшин с водой. Пил он долго, пока не почувствовал, что снова потеет. Кроме хозяина и трех симпатичных малайских девушек за барной стойкой, в полутемной комнате было только два человека: большого роста офицер в незнакомой форме, дородный и мрачный, с огромными бакенбардами, делавшими его похожим на меланхоличного медведя; и его гораздо более мелкий, неприметный компаньон, в одной рубашке и с расстегнутыми у колен бриджами. Грустный офицер говорил на беглом, но несколько странном английском, игнорируя артикли; грубый, раздражающий акцент его спутника выдавал уроженца Ольстера. Они обсуждали таинство Евхаристии, но Стивен уловил тему разговора лишь когда они почти хором выкрикнули: «Не Папа, только не Папа!» — грустный офицер, при этом, глубочайшим басом. Малайские девушки вежливо повторили из-за стойки: «Не Папа», — и, видимо восприняв это, как сигнал, принесли свечи и расставили их по комнате. Колеблющийся свет лег на орхидеи Стивена и на содержимое его носового платка — четырнадцать интересных жуков, собранных для его друга, сэра Джозефа Блэйна, в прошлом руководителя военно-морской разведки. Стивен как раз рассматривал одного из них — бупестриду, когда чья-то тень легла на стол. Подняв глаза, Стивен обнаружил меланхоличного медведя, который мягко покачивался.
— Лейтенант флота Его Императорского Величества Головнин, командир шлюпа «Диана», — отрекомендовался он, щелкнув каблуками.
Стивен поднялся, поклонился и произнес:
— Мэтьюрин, хирург фрегата Его Величества «Боадицея». Прошу вас, садитесь.
— Душевный ты парень…, — заключил Головнин, кивнув на орхидеи, — вот и я тоже… Где ты их взял, эти цветы?
— В горах.
Головнин вздохнул, затем выудил из кармана маленький огурчик и с хрустом начал его жевать. Он ничего не ответил на предложение Стивена выпить вина, но после долгой паузы спросил:
— Как они, эти цветы, называются?
— Диса грандифлора, — ответил Стивен, после чего воцарилось долгое молчание. Нарушил его ольстерец, которому наскучило пить в одиночестве. Он подошел, захватив свою бутылку, и безо всяких церемоний водрузил ее на стол Стивена.
— Я Мак-Адам, с «Оттера», бросил он, присаживаясь. — Я вас видел в госпитале этим утром.
Теперь, в свете свечи, Стивен узнал его. Не заметив его этим утром, он, тем не менее, знал его много лет: Вильям Мак-Адам, врачеватель безумных, с весьма солидной репутацией в Белфасте, покинувший Ирландию после банкротства его частного приюта. Стивен слышал его лекции и прочитал его книгу об истерии с большим одобрением.
— Долго он не продержится, — заключил Мак-Адам, глядя на плачущего над орхидеями Головнина.
«Как и вы, коллега», — подумал Стивен, глядя на бледное лицо и красные глаза собеседника.
— Не желаете ли чуток выпить? — обратился к нему Мак-Адам.
— Благодарю, сэр. Думаю, мне следует ограничиться своим «негусом». Но скажите, что это у вас в бутылке?
— Ох! Это здешний бренди. Тошнотворное пойло, я его пью исключительно в экспериментальных целях. Он, — дрожащий палец указал на Головнина, — пьет его от ностальгии, как заменитель его родной водки. А я составляю ему компанию.
— Но вы упоминали эксперимент?
— Да. Стробениус и другие утверждают, что человек, мертвецки упившийся зернового спирта, падает назад, а от винного он должен падать вперед. Если это правда, это говорит нам нечто о природе двигательных центров, если вам понятно это выражение. Этот джентльмен — мой экспериментальный объект. Но как здорово он держится! Это наша третья бутылка, а он пьет стакан за стаканом вместе со мной.
— Восхищаюсь вашей преданностью науке, сэр!
— Я ломаного фартинга не дам за науку. Искусство — все! Медицина — это искусство, или это пустое место. Медицина разума, я имею в виду. Что такое ваша физическая медицина? Слабительное, да ртуть, да хинная корка. Ну и еще ваша убойная хирургия. Они могут, в случае удачи, подавить симптомы, не более. С другой стороны, где источник, пр-родитель девяти десятых всех недугов? Разум, вот где! — он со значением постучал себя по лбу. — А что лечит разум? Искусство, более ничего. Искусство — это все! И это — моя епархия!
Стивен было решил, что Мак-Адам, должно быть, просто шарлатан, пробавляющийся своим искусством, человек, чьи сокровенные желания крупными буквами написаны на его физиономии. Но мнение Стивена о Мак-Адаме изменилось по мере разговора о взаимодействии разума и тела, об интересных случаях, встречавшихся каждому из них: ложные беременности, необъяснимые выздоровления, их опыт судовых врачей, сложные взаимозависмости между состоянием стула и духа, доказанная эффективность плацебо. Мало-помалу они молчаливо признали друг друга равными, и высокомерный, поучающий тон Мак-Адама сменился более вежливым. Он рассказал Стивену о своих пациентах на борту «Оттера» — судя по всему, большинство членов экипажа судна были в той или иной степени ненормальны. Один из случаев Мак-Адам принялся описывать подробно: замечательная цепочка еле заметных симптомов, но тут внезапно Головнин рухнул на пол, сжимая в руке орхидеи. Рухнув, он лежал без движения, все в той же позе сидящего человека. Упал он при этом на бок, оставив, таким образом, эксперимент без определенного результата. Услышав грохот падения, хозяин таверны вышел за дверь и свистнул. Два огромных матроса вошли, и бормоча: «Ну, Василий Михайлович, ну же, пойдемте», — выволокли своего командира в темноту.
