Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
Впереди двери. Незапертые. Аккуратненько к ним, как к малому дитяти. Все нормально, не заминированы. И вдруг там, за следующей дверью, что чернела на противоположной стороне комнаты, зачастили выстрелы, глухо пробивавшиеся сквозь массивный металл и, тоже едва слышно, доносились женские вопли. Гончаров, забыв об осторожности, кинулся вперед, ударил плечом в дверь, но она оказалась запертой. Тогда быстро связали несколько толовых шашек, связку эту под дверь, и – бегом из комнаты, пока горит бикфордов шнур.
Взрыв. Еще не утих грохот, а пограничники рванулись вперед. А там убивают женщин. Машинисток, про которых рассказывала задержанная гуцулка. Не ждали красноармейцы команды ни ротного, ни взводного. Не думали и о том, что их, особенно первых, может встретить ливень пуль. Они обгоняли друг друга.
Увы, они опоздали. Тихо в просторном зале. Тихо и страшно. Вдоль стен, почти вплотную друг к другу стоят штук сорок столиков с пишущими машинками на них, и у каждого столика – дева убитая. Выстрелом в голову. Все, без исключения, – в голову…
Кинулись пограничники к выходным дверям (а их несколько штук), но все оказались запертыми. Погони не получилось. Двери еще предстояло взорвать. А пока бойцы готовились к этому, Гончаров подошел к машинке, которая, как и все другие, оборвала работу на полуслове. Пробежал глазами текст. Призыв подниматься на борьбу с москалями и Советами.
– Надо же, своих! Изверги!
И тут команда:
– Покинуть помещение. Быстро.
Взрывы. Один за другим. И снова – вперед. Теперь уже повзводно по нескольким узким и бесконечно длинным коридорам. А вскоре они начали ветвиться, иногда лишь соединяясь друг с другом и переходя еще в более узкие коридоры, а то в просторные проемы. Чем дальше, тем непонятней и тревожней. Что враги в подземелье есть, теперь уже сомнения не возникают, но куда они подевались? Все выходы, как думали пограничники, блокированы, не могут фашисты выскользнуть из подземелья. Только, может, есть какой-то не учтенный путь? Покинут подземелье и крутанут ручку адской машинки. Для всего батальона эти лабиринты станут тогда братской могилой.
Верно говорится, что велики у страха глаза. Поразмыслить бы, откуда могут знать фашисты, что они блокированы. Танкисты могли передать по рации только о батальоне, который направлялся к главному входу. А какое в таком случае оптимальное решение? Конечно, покинуть подземелье, не ввязываясь в бой, и только у каждого выхода выставить крепкие заслоны. Их задача либо уничтожить красноармейцев, либо, если такое окажется не под силу, задержать их как можно дольше, чтобы основные силы могли укрыться в лесу или переместиться на запасную базу, если она имеется. Но такое никому даже в голову не приходило. Шли вперед, прощупывая каждый метр, заглядывая в каждый отвилок.
Но вот впереди, сразу в нескольких коридорах, загукали выстрелы, и сразу отлегло у всех от сердца: напоролись, значит, немцы на заслоны у выходов, не удалось ускользнуть татям. Теперь все ясней ясного, теперь готовься к бою. Сейчас враги повернут назад. Ловчее нужно выбрать место. Командир же батальона командует иное:
– Отходить назад. К машинисткам.
Стало быть, нужно спешно отступать за двери. Это-то понятно – здесь намного трудней сдержать лавину фашистов. Тем более, что лабиринтная система им хорошо известна и они могут с фланга ударить или с тыла зайти. Там, куда велено отступать, тоже не очень-то ловкая позиция, из-за дверей можно только вести прицельный огонь, негусто, конечно, но и врагу маневра нет.
Едва успели залечь за дверьми пограничники, как началось. Прут немцы дуром. Падают первые, но, укрываясь за трупами, поливая свинцом дверные проемы так, что носа не высунешь, приближаются фашисты. Двери все же огрызаются. Место убитых занимают новые бойцы. Только разумно ли такой бой вести? Так весь батальон потерять можно. А поддержки ждать не приходится, особенно в скором времени. Думать необходимо, искать выход. И он нашелся. У Гончарова. Доложил ротному, а тот по рации командиру полка.
– Откройте один из выходов.
Там, наверху, поняли замысел. Самый дальний от электростанции выход, к которому еще не подошли направленные туда фашисты, разблокировали, а засаду отвели подальше, на опушку поляны. Туда же двинул майор Грахов и свой резерв. Расчет прост: увидят фрицы свободный выход, известят тут же своих, а сами – наверх. Отпустить их подальше от выхода и предложить сложить оружие. Сложат. Никуда не денутся. Не сорок первый идет, а сорок четвертый. Тут и остальные подоспеют. Их тоже – в кольцо. Назад захотят, поздно окажется. Батальон по их следу пойдет и пробкой вход закупорит.
Дальше так и пошло, как по-написанному. От смерти поскорей каждый хочет убежать, вот и припустились гитлеровцы к «чистому» выходу. Автоматные очереди пограничников подхлестывали их весьма ощутимо. Оказавшись же наверху, увидев солнце и зелень, вовсе сникли фашисты, даже сопротивляться не стали, и вскоре на той поляне, где совершили подвиг броневики, сбрасывали плененные в одну кучу автоматы и сумки с магазинами, а затем выстраивались в колонну по четыре и стояли, понурив головы. Ожидали своей участи.
Да, не сорок первый год!
Много раз приходилось Гончарову после того первого боя видеть притихших пленных. Очень много. Фронт двигался быстро, перевалив за границу земли Русской. Фашист, конечно, сопротивлялся, но не тем он уже был: не наглым завоевателем, а побитым псом, на издыхании скалившим зубы…
А за тот первый бой командира полка наградили орденом Ленин, комбата – орденом Красного Знамени, ротного – Красной Звезды.
После войны Гончаров демобилизовался и поехал в свою Кучеровку, в отчий дом, где ждали его жена и сестра Прасковья с маленькими детишками. Выкосила война почти всю семью Гончаровых: брат Алексей погиб под Ленинградом, Василий – в Белоруссии, где партизанил. Не стало и старшего – Ивана, а сын его Платон пропал без вести на фронте. Муж Прасковьи тоже погиб. Вот и горевала она горе с двумя сыновьями, поднимала их на ноги. Только Григорию повезло: окончил войну подполковником. Да вот еще ему, Константину. Раны, и что на границе получена, и какие на фронте добавились, – не в счет. Жив, главное.
Увы, раны и погнали его вновь из отчего дома. Хорошо его встретили в селе, устроился он в МТС, и пошло бы дело, привычное, хлеборобское, но вскорости открылись раны. И не только от физических перегрузок – комиссия госпиталя, где пришлось ему лечиться несколько месяцев, вынесла заключение: показан только теплый сухой климат. Иначе все, иначе – крышка. Так снова Гончаров оказался в Туркмении. В курортном уголке ее, в Фирюзе. А когда набрал силу, попросился на заставу старшиной.
Вот тут произошел с ним тот самый случай, который заставил
