Хлеб печали - Станислава Радецкая
Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб печали, тогда как возлюбленному Своему Он дает сон.
Псалтирь 126:2
Глава первая. Магдалена. Черный омут
За последнее лето в деревне привыкли, что если маленькая Ленхен куда-то идет, деловито подоткнув подол своего серого платья, чтобы не путалось под ногами, то почти всегда следом за ней семенит белая козочка с черным пятном на ухе. «Ведьмина внучка, издалека видать», - обязательно говорил кто-нибудь и набожно крестился, чтобы отвести беду.
Про бабку Лене действительно говорили всякое: мол, умеет она и раны заговаривать, и глаза отвести, и грозу вызвать, если ей так уж захочется. Бабка об этих слухах знала, но только презрительно фыркала, когда кто-нибудь в ее присутствии упоминал об этом. Не всякий, впрочем, на это решался: держалась она особняком, головы не склоняла ни в церкви, ни за работой, на язык была остра, а на расправу скора. Нрав у нее был грозный, и многих в ее присутствии будто сковывал паралич, не дававший ни слова сказать, ни неверного жеста сделать: разумеется, тому виной была робость, но если спросить об этом любого деревенского бездельника, то тот, понизив голос, ответил бы, что ведьма плетет невидимые путы, а вслух бы всячески хвалил старуху. Редко кто осмеливался даже поднимать на нее глаза, а уж собственные домашние держались ниже травы и тише воды. Впрочем, Лене бабка любила, да и звали их одинаково - Магдаленой, только бабку кликали Магдой, по первой половинке имени. Белая козочка была единственным детенышем их старой козы, и хоть бабка твердила, что надо беречь ее, как зеницу ока, и что коза их будущая кормилица, Лене все же выпросила у нее разрешения ухаживать за скотинкой и играть с ней.
Семья у них была ни большая, ни маленькая – в самый раз. Дед давным-давно умер от ран, которые получил на долгой войне, которая длилась целых тридцать с лишним лет, два дяди Магдалены тоже подались искать ратной славы после сладких слов вербовщиков, да так и сгинули: то ли сложили головы в сражении с турками или с французами, то ли просто не нашли в тех краях земляка, чтобы принес домой весточку об их житье-бытье. Зато отец у Лене, самый младший сын в семье, был кузнецом, и из всех войн предпочитал воевать разве что с мухами, столь тих был его нрав. Невесту он нашел себе, напротив, бойкую, но старая Магда быстро прибрала ее к рукам. Жили они небогато, но получше других, хоть порой им приходилось затягивать пояса. Однако в их глуши, где можно было проплутать в лесу несколько дней и не встретить ни единого человека, а до ближайшего городка надо было идти целый день сначала через лес, а затем по холмам, достатком похвастаться мог только священник в церкви у тракта, мельник, да еще лавочник, у которого жил в городе брат.
Нет, не будет лишним сказать, что неподалеку от деревни жил их собственный барон, владевший целой усадьбой, но он вел жизнь столь затворническую, что никто даже толком не помнил, как его зовут, не говоря уже о том, как он выглядит. «Он зарос волосом, как волк, и сидит сиднем в своем доме, боясь показаться на солнце», - говорили у колодца женщины, пока Лене шла мимо, оглядываясь на свою любимицу, а та семенила за ней, будто собачка. «Нет, нет, а вот жена медника из деревни у церкви Святого Андреаса вот что мне говорила, будто ее родная сестра служила лет десять назад в городе, у господина стражника... У того самого, которому еще оторвало ухо пулей и был пес, зарезавший двух гусей священника. Так вот, ее сестра говорила, что точно слышала, как говорили, что господин барон любят охотиться. Они выходят по ночам, когда все спят». «Я думаю, что он копит золото, - с сомнением сказала первая. – И скрывается». «Если бы у меня было золото, я бы тоже скрывалась… Купила бы себе новое корыто и ткани на юбку, а потом поехала бы в город и ела бы мармелад с белым хлебом каждый день».
Дальше Лене слушать не стала и пошла прочь: таинственный барон ее нисколько не трогал. Иногда, когда у них было свободное время, они со старшим братом и его друзьями (все они были старше Лене на несколько лет, и им уже было почти двенадцать) ходили в сторону его дома по лесной дороге, но их смелости хватало дойти только до полуразрушенных ворот, после чего кто-нибудь сразу кричал какую-нибудь глупость, и они наперегонки бежали назад до безопасного места. Лене всегда отставала от мальчишек, и они вечно на нее ворчали, но все же принимали к себе.
Она дошла до солнечной полянки на окраине деревни и здесь сняла башмаки, которыми очень гордилась – отец нарочно заказал их у сапожника в городе, чтобы его дочь не бегала босиком, как остальные дети. От земли, скрытой травой, шел холод, и девочка поспешила встать в теплую пыль натоптанной тропинки. Козочка (имени ей Лене так и не придумала) потянулась было пожевать ее юбку, но Лене погрозила ей пальцем.
- Порядочные женщины так себя не ведут, - наставительно сказала она. Козочка взглянула на нее хитрым глазом и мотнула головой.
За поляной начинался крутой склон к реке, поросший путаным серо-зеленым ивняком, и оттуда доносились смешки и плеск. Девчонки постарше обычно пасли здесь гусей и уток, и всякий раз Лене робко надеялась, что ее не будут гнать прочь. Почему-то с товарками было сложней, чем с мальчишками; они все время смеялись над Лене и их проделки были злыми: один раз они предложили поменять ее сладкий пирожок с морковью на леденец из города, но вместо леденца ей дали камешек, из-за которого у Лене треснул зуб. В другой
