Хлеб печали - Станислава Радецкая
Он помолился, встав на колени перед постелью, обращаясь к Христу с просьбой: «Пусть Твоя любовь царит в моем сердце, чтобы я думал, действовал и говорил только с щедростью и добротой к другим, не поддаваясь искушениям». После молитвы стало легче, но зато захотелось есть.
Эрнст-Хайнрих оделся и толкнул дверь. Она была незаперта, и его это порадовало: в некоторых домах хозяева из предосторожности запирали гостей в своих комнатах, не подозревая, насколько это выглядело странно для самих гостей. На лестнице он столкнулся с бароном, который поднимался со свечой наверх.
- Что это вы не спите? – недовольно спросил фон Ринген, рассматривая Эрнста-Хайнриха. Глаза у него были уставшими, но расстроенным он не выглядел.
- Готовлюсь к тому, чтобы стать вашим телохранителем, и охранять вас в любое время дня и ночи.
- До чего же дерзки нынешние мальчишки, - прогудел под нос барон, но вслух сказал другое: - Для этого не надо вскакивать на рассвете. Если же вы вдруг решили отслужить утреню, то на кухне есть вино – бочка стоит в углу, поодаль от очага, и хлеб. Его вы найдете в сундуке. Анна велит заворачивать его в полотенце, чтобы не зачерствел и не обветрился. Сундук не заперт – моим слугам можно доверять. Мяса же вы сейчас не едите?
- Воздерживаюсь, - согласился Эрнст-Хайнрих, которого покоробило высказывание про утреню.
- Воздерживаюсь, - передразнил его барон. – Не люблю людей, которые только и делают, что воздерживаются! Они тратят на это всю свою жизнь и так и не узнают ее. Ладно, ешьте что найдете, но не шумите. Я иду спать.
- Доброй ночи, - Эрнст-Хайнрих посторонился, чтобы пропустить его, и барон фон Ринген, фыркнув, величественно удалился наверх, забрав с собой свет.
Он прошел через темную гостиную и узкий коридор, растолкав слугу, который спал в каморке у дверей, завернувшись в плащ. Тот нехотя поднялся, потягиваясь и ворча, и раздул тлеющие в очаге угли, чтобы тут же завалиться спать назад. Эрнст-Хайнрих нашел хлеб в сундуке, о котором говорил барон, и срезал головку чеснока с косы, висевшей над дверями. Он подсолил ломоть ноздреватого серого хлеба, положил дольку чеснока в рот, чуть-чуть посмаковал острый вкус и быстро закусил его хлебом. К этому простому блюду все-таки не хватало сала или колбасы, но не успел Эрнст-Хайнрих упрекнуть себя за желание почревоугодничать, как в заднюю дверь постучали.
Дожевывая чеснок, он поднялся, на всякий случай прихватив кочергу, и отпер засов. За дверью стоял молодой человек примерно его лет, одетый ярко и дорого. Приподняв бровь, он изумленно взглянул на Эрнста-Хайнриха, на кочергу в его руках, а затем потеснил его и прошел внутрь, не снимая ладони с эфеса шпаги. От него сильно пахло вином и водкой.
Юноша сел на его место, не потрудившись объяснить, кто он такой и что делает. Вместо приветствия он жадно взял второй ломоть, который Эрнст-Хайнрих тоже приготовил для себя, разломил его на две части и тут же принялся поедать.
- Вина, - неразборчиво приказал он с набитым ртом.
- Я не знаю, где здесь вино, - возразил Эрнст-Хайнрих, и гость повернулся к нему, изумленно окидывая его взглядом с ног до головы. Он даже стал медленней жевать.
- Вот это да, - сказал он с пьяным восхищением, и Эрнст-Хайнрих тут же узнал его голос: это был сын барона. – Слыханное ли дело, слуга не знает, где вино! Вы все первым делом бежите к бочке, чтобы тайком полакомиться, пока хозяин не видит.
- Возможно, - согласился Эрнст-Хайнрих. – Но я гость, а не слуга. По крайней мере, пока.
- Гость? – сын барона опять высоко поднял бровь, словно Эрнст-Хайнрих сказал что-то крайне забавное. Похоже, это был его любимый жест. – Странный гость, который в одиночку полуночничает на кухне.
- Странный хозяин, который заходит в дом с черного хода, - парировал Эрнст-Хайнрих, сложив руки на груди.
- Уели, - засмеялся юноша. – Погодите-ка, мы что, знакомы, раз вы знаете, кто я? Память у меня в последнее время ни к черту, - Эрнст-Хайнрих слегка поморщился при упоминании черта, но сын барона этого не заметил. – Тогда приношу свои извинения. Я подумал было, что monpére опять сменил слуг. Он частенько это делает, чтобы никто не догадался, кто он такой.
- Такой?
- Угу. Я давно не заезжал в эту глушь. В большом городе жизнь бурлит, а здесь – стоячее болото, в которое как зайдешь, так вываляешься в грязи. Да вы садитесь, я сейчас растолкаю того бездельника, который должен был вам прислуживать, и он нальет нам вина, и мы выпьем за встречу. К счастью, на вино отец не скуп, не разбавляет.
Он снял перчатку и задумчиво потер костяшки пальцев, будто вспоминал о старой драке, и Эрнст-Хайнрих поспешил сказать ему:
- Я не пью неразбавленного.
- Нет? – бровь собеседника опять взлетела наверх. – Ну знаете ли, это никуда не годится.
Он решительно встал, слегка покачнувшись, снял с полки две большие деревянные кружки, в которые обычно наливали пиво, а не вино, и подошел к бочке, которая пряталась в полумраке. Неразборчиво бормоча под нос, юноша наполнил каждую кружку до краев и с гордостью поставил обе на стол.
- Извольте выпить, - сказал он холодно. – Из уважения ко мне! В
