Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
Предложение было услышано. Пылкие выражения, в которых оно было высказано, подхватили и принялись распространять, расхваливая на все лады, все истинные сыны Франции.
К счастью для Фреев, Шабо успел жениться на их сестре. За несколько дней до названных событий несчастная Леопольдина подчинилась воле братьев, безжалостно принесших ее в жертву на нечестивый алтарь Мамоны. Пустая бумажка – документ о передаче имущества – оградила состояние семьи от посягательств казны, а Шабо превратился из нечистоплотного нищего в первого щеголя и поселился в роскошных апартаментах второго этажа, обеспечив особняку шуринов неприкосновенность.
Восхитительная Польдина, как называл теперь Шабо юную жену, эта маленькая куропаточка, принадлежала отныне только ему. Впрочем, вскоре ее аппетитные прелести, еще недавно разжигавшие его похоть, и даже приданое, принесшее ему богатство, потеряли свое значение. Шабо вот-вот должен был начать черпать богатство из нового источника. Стоит Ост-Индской компании восстановить свое положение, а цене на акции снова достичь должного уровня, и сотни тысяч франков потекут рекой. Богатство, величие, почести ожидали Франсуа Шабо. Его глаза явственно различали на горизонте их лучезарное сияние. Глупец Робеспьер отвергал возможность сколотить состояние, которую давала ему его власть. Ибо деньги, как недавно понял Шабо, – самая прочная стена, на какую может опереться человек. С деньгами Шабо готов был схватиться с самим Робеспьером, и Робеспьеру, не защищенному золотым нимбом, пришлось бы уступить ему дорогу.
А пока ему следовало не упускать ни одной возможности привлечь к себе внимание народа. Пусть на него смотрят, и пусть зрителей ослепляет его республиканский пыл.
Из этих же соображений он присоединился к тем, кто в исполненных патетики выражениях требовал суда над скандально известной австриячкой, над порочной Мессалиной[272] – вдовой Капета.
Конвент недолго думая уступил этим требованиям. Он не посмел бы воспротивиться, даже если бы пожелал. Бывшие подданные настолько озлобились против своей бывшей королевы, что правительство почло за лучшее прервать тайные переговоры с Австрией об обмене узниками, благодаря которым она должна была обрести свободу. Казнь короля была, по сути, опасным экспериментом – Конвент поставил тогда на карту собственное существование. Теперь же положение изменилось. Ныне Конвент поставил бы на карту свое существование (и наверняка проиграл бы), попытайся он отложить беспощадную расправу над женщиной, которой вменяли в вину едва ли не все несчастья народа.
И вот второго октября в три часа ночи несчастную вдову Людовика XVI перевезли в закрытой карете, под конвоем из двух муниципальных офицеров, в приемную смерти – Консьержери.[273]
Когда наутро известие об этом разлетелось по городу, Андре-Луи не смог скрыть горечи. Он кисло улыбнулся де Бацу, который сидел, подавленный ужасом.
– Итак, – медленно произнес Андре-Луи, – бедную маленькую Леопольдину принесли в жертву напрасно. Это не умилостивило ваших кровавых богов. Им нужна королева.
Глаза барона вспыхнули.
– Вы еще смеетесь?
Моро покачал головой.
– Мне не до смеха. Я оплакиваю гибель, бессмысленную гибель хрупкой юной жизни. Вы говорили: пожертвуем ею и спасем королеву. А я предупреждал вас, что из этого ничего хорошего не выйдет.
Де Бац, побагровев, резко отвернулся.
– Я говорил о большем, нежели судьба королевы. Но к чему спорить? Вы, с вашей проклятой осторожностью, слишком медлили.
– Вы несправедливы. Я спешил как мог, желая ускорить сход лавины и спасти Леопольдину.
– Леопольдина, Леопольдина! Вы что, ни о ком больше не способны думать? Даже участь королевы не затмила в ваших мыслях эту девчонку. Какое мне дело до всех леопольдин мира, если скоро падет эта венценосная голова, а я не могу сотворить чудо! А этот жирный болван в Хамме опять будет издеваться, попрекая меня гасконским хвастовством.
– Это так важно? Он задел ваше самолюбие?
– Это вопрос моей чести! – свирепо прорычал де Бац.
Целую неделю после этого разговора барон почти не ел, не спал и появлялся в доме на улице Менар очень редко. Он рыскал по городу и собирал свою армию роялистов. Проводил совещания, как вызволить королеву, строил планы один безрассуднее другого. Ружвилль, человек из числа его помощников, предлагал даже проникнуть в Консьержери и переговорить с ее величеством, чтобы подготовить почву для побега. Но все усилия были тщетны. Не оставалось даже призрачной надежды отчаянным наскоком отбить узницу по пути на площадь Революции – именно так девять месяцев назад де Бац предполагал спасти короля. Времена изменились. У короля были друзья даже среди республиканцев, а королеву все ненавидели – беззастенчивая пропагандистская ложь сделала свое дело.
Эта усердная обработка умов продолжалась до самого конца. Когда люди пытаются оправдать свои прегрешения, их изобретательность не знает пределов. С кем только не сравнивали бедную опороченную королеву – даже с Мессалиной, но все было мало. Заправлял этой подлой кампанией Эбер.
Суд длился два дня и закончился в среду, 16 октября, в четыре часа утра вынесением смертного приговора. Спустя несколько часов королеву со связанными за спиной руками усадили в телегу. Она была во всем белом, из-под чепца выбивались неровно обрезанные седые волосы (последнюю прическу собственноручно делал палач). Но она сидела выпрямившись, ее полные губы австриячки презрительно кривились в ответ на свист и улюлюканье черни, собравшейся поглазеть на кровавый спектакль.
Последний королевский выезд выглядел внушительно. В столицу вошло тридцатитысячное войско. Париж заполонили вооруженные солдаты. Гремели барабаны. Конные и пешие гвардейцы выстроились сплошной стеной вдоль всего пути следования ее величества к месту казни. На всех возвышениях чернели жерла пушек.
О чем думалось королеве в последний час? Сравнивала ли она эту процессию с другой, двадцатитрехлетней давности, когда прекрасная пятнадцатилетняя принцесса впервые ехала сквозь такую же толпу? Тогда народ тоже неистовствовал, только вот чувства в его криках и возгласах слышались совершенно иные.
Измученный де Бац стоял в толпе, полубезумным взором наблюдая за происходящим. Под возгласы «Смерть тиранам! Да здравствует Республика!» венценосная голова пала.
В полном смятении, не замечая дороги, барон вернулся на улицу Менар к Моро, который в тот день не стал выходить из дому – но не потому, что ничего не знал о событиях или остался к ним равнодушен. Андре-Луи поднялся навстречу другу.
