Ратибор. Капель первого круга - Виктор Анатольевич Тарасов-Слишин

Когда в темноте окончания суток, последнего дневного часа поудани, дед Микула умылся и устало прилёг возле костра, я развязал суму и достал ароматную снедь, уложенную Глаей. В сей же миг, в отблесках костра, показались приближающиеся очертания, наших неразлучных друзей. Которые весь день, тихо отсыпались в кустах, избегая аспидного смрада. О чьём присутствии, в заботах дня, мы попросту забыли!

Виляя хвостом и позёвывая, отдохнувший Семаргл приблизился к костру и мирно сел, терпеливо ожидая объедков. В то время, как нетерпеливый Питин, рысью метнулся к нашим явствам. Подле которых, привлекая к своей душе, всеобщее внимание, он показушно замер. Недовольно пофыркивая и многозначительно сверкая, своими жёлтыми глазищами. Засим, раздражённо подёргивая хвостом и призывно уставившись на меня, негодник замяукал: «Мяушать, мяушать!». В итоге, сей требовательный себялюбец, прекратил руладу только тогда, когда получил добротный кус, варёного мяса.

С началом новых суток и первого, вечернего час паобедъ, я отослал Семаргла на хутор, чтобы в наше отсутствие, начиная с вечера и всю ночью, он сторожил терем с хозяйкой. Поэтому, я дал себе наказ, проснуться ночью при любом, подозрительном шорохе. Засим, устало засыпая в шалаше, под мурлыканье Питина, я неспешно грезил.

– Возможно ли, изготовить лук из костей змея? Вот например, птичьи кости, для сих дел непригодны, ввиду своей пустотелой ломкости. Что же делать, ежели стрелень из змиевых костей не выйдет?! Тогда пойду в Листвень, к видному умельцу Бронеславу! Закажу у него деревянный тужень, с обмоткой из бересты, чтобы по моей руке смастерил и сухожилиями усилил. Вот для изготовления тетивы, змиева жила, точно подойдёт! Броня лишнего не потребует, сколько положено, столько и возьмёт мягкой рухлядью. Правда в ближайшие дни, у нас другие заботы, а поутру надобно потрошить тулово змия…

За два вечерних часа, Ничь и Полничь, в придачу с первым, ночным часом Заутры, я отлично выспался и проснулся бодрым. Поскольку отныне, по прошествии двух лет, бесконечной череды занятий, под неустанным присмотром, Микулы Гурьяныча, мне посчастливилось овладеть ратным умением «Девять частей подани». Так что теперь, я спал мало, хотя полноценно восстанавливал, свои душевные силы. С началом следующего, ночного часа Зауры, я снял с груди спавшего Питина, выбрался из шалаша и взглянув на шалаш, подумал: «Любопытно, а Микула Гурьяныч сейчас спит или уже проснулся, да размышляет себе на уме, сомкнув веки?». Поскольку пока, мне не удалось распознать, сей дрёмной тонкости, его ратного самовладения.

Я присмотрелся. Вдоль Кривого ручья, раскинулся предвестник жаркого дня, белый туман, но вешние долы, ещё властно скрывал, плотный полумрак. Вопреки сему, в небесах гасли звёзды, а кромка небоската, наливалась розовым светом, предвосхищая приход заурницы. В ожидании которой, ранние птахи чистили пёрышки, готовясь к песнопениям.

Настраиваясь на выполнение Заурной потехи, я прогнал по душе, сверху вниз и обратно, три волны мышечного напряжения. Благодаря которым, рассредоточил уда чи по всем варганам и разогнал кровь, уложившись за сто сорок четыре удара, бодрого сердца. Таким образом, усилив кровоток, я начал выполнять осанки на гибкость, направляя чи в нужные мышцы и сухожилия. После чего, я выполнил, полюбившийся мне клубок – Девятый вертопляс Гамаюн. Состоящий из трёх нитей. Когда после тройного колеса, я сделал три склёпки – две вперёд и одну назад, а завершил полную круговерть, непрерывной тройкой, воздушных кувырков. Вперёд-назад и высоко вперёд, с приземлением на прямые ноги!

Следом, я подтянулся по девять раза, на каждой руке, держась за нижний сук Перунова дуба и поочерёдно поприседал на ногах. Счислив количество присестов, три по девять раз, для каждой. Затем в стойке на руках, я терпеливо сосчитал сорок сороков, ударов собственного сердца, а когда опустил ноги вниз, отжался поочерёдно шуйцей и десницей, по шестнадцать раз. Да с ускорением, пробежал три круга, вокруг Перуновой поляны. В итоге, я закончил заурную разминку, потешным боем с воображаемым противником.

Стало светлее. В заурном сумраке, я вернулся к ручью и раздевшись догола, омылся. Принёс воды для заварки Иван-чая и оживил костерок. Дед Микула тоже поднялся и наскоро размявшись возле шалаша, напоил Серка ключевой водицей. Затем подвесил к его морде, торбу с овсом и жеребец-двухлеток, похрапывая от удовольствия, захрустел лакомством. Немного погодя, я поинтересовался: «Поедим, да приступим, к разделке змиевой туши?». Подумав, дед ответил: «Сперва, нам нужно прогуляться. Пришло время, показать тебе, мою захоронку. Гляди, вон туда! Вверх, вдоль Кривого ручья, пока взглядом не упрёшься в Острую скалу! Там она». Я словно эхо, любопытно отозвался: «Что там за тайник, дедушка?!». На что он, таинственно прикрутив усы, ответил: «После, сам разглядишь!». Более Гурьяныч, в час заурницы, не проронил ни слова, пока мы не подхарчились, за чаепитием.

Правда сходить, к его захоронке нам не пришлось. Потому что с рассветом, в час Сваора, к нам пожаловала Глая Монионовна. В сопровождении, навьюченного торбой Семаргла. Позади прабабки, шлёпая копытцами, с только что остриженной гривой, вышагивал резвый жеребенок. Душа которого, искрилась и полыхала огнём, в лучах утреннего Ярилы! Поскольку его шкурка, омытая заботливыми руками Глаи, оказалась редкого, рыже-золотистого цвета, однако с белесыми хвостом и гривой.

«Вот это, да! Конёк ведь, игреневый!» – ахнул я. Тогда как, дед Микула, взглянув на него, восхищённо крякнул: «Ну ты даёшь, Глая! Пошто так скоро, привела найдёныша?!». Затем, вдруг смутившись своего просторечья, он чудно моргнул глазом и поправился: «Лучистого Сваора, Глая Монионовна!». «Здравия и Вам, добры молодцы! – с поклоном, поздоровалась прабабка. – Не захотел Прибыток один, возле терема оставаться. Покуда мы с Семарглом, вам снедь относим, пришлось взять с собой. Принимайте заедки! Ведь я как знала, что за один день, вы не управитесь!».

Без задней мысли, я протянул руку к коньку и он ласково откликнулся! Безбоязненно подошёл и с любопытством, обнюхал мою руку. Видимо малыш понимал, что мы не причиним ему вреда. После чего, я осторожно прощупал его бока и убедился в том, что Глая справилась с лечением, просто превосходно! Поскольку аспидный яд, был тщательно вымыт из многочисленных ран, а нанесённые швы, были искусно спрятаны, под золотистой шёрсткой. Я даже не почувствовал жара, из за возможных воспалений.

Вообще-то Глая, нам ещё в прежние лета сказывала, что в местных, сосновых борах, выросших на сухих и